Первая труба к бою против чудовищного строя женщин
Шрифт:
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Всего я прожил в «Блуде» пять дней. Вечером пятого дня, когда я вернулся с прогулки и проходил мимо стойки, портье окликнул меня.
– Записка, – сказал он, протягивая мне конверт. Я заметил, что свой кожаный козырек он сменил – вместо черного надел коричневый. – Любуетесь видами? – осклабился он.
Я понятия не имел, как на это ответить, а потому пошел молча наверх. У себя в номере я вскрыл конверт и прочел лежавшее внутри извещение:
Пароходная компания «Кокрен и Кокрен»
Мистер Эндрю Полмрак,
Пароход «Камнок» будет готов к таможенному досмотру завтра в 24.00. Просим быть на борту в 10.00.
Я пришел в восторг. Сразу же упаковал чемодан, потом немного почитал, потом лег и, несмотря на возбуждение, заснул.
Не знаю, в котором часу – наверное, ближе к полуночи, – из соседней комнаты донеслись голоса и сквозь дверную щель снова пробился свет. До того со второй моей ночи здесь никаких событий не происходило.
Внезапно я полностью проснулся, встал и бесшумно занял свой наблюдательный пост.
Человек со змейками на носках вновь сидел в своем кресле, однако женщина, стоявшая перед ним, была другой. И не женщина даже, а девочка – с виду немногим старше меня/вопреки камуфляжу из помады и густых теней. Она могла бы сойти за мою одноклассницу из Стровена, раскрасившую себе лицо для участия в ежегодном школьном спектакле.
Однако стровенские школьницы были куда застенчивее. Следуя инструкциям сидевшего в кресле мужчины, девочка начала снимать с себя одежду. Не мигая, она смотрела на своего партнера, медленно обнажая перед ним хрупкое, безволосое тело с такой же плоской, как у меня, грудью.
Тот же ритуал повторился вновь. Мужчина отвел ее в другую часть комнаты и какое-то время я ничего не видел, только слышал голос, разъяснявший, что нужно делать. Однако на сей раз девочка вернулась минуту спустя и остановилась возле кровати, а вслед за ней появился мужчина и положил свой деревянный ящик на постель.
Открыл его и достал какой-то диск. Порылся в ящике, извлек пригоршню маленьких тюбиков. Потом вынул кисть, и я наконец догадался, что он собирается делать.
Он начал рисовать ее. Не на холсте – он клал краски прямо на ее кожу. Девочка служила и моделью, и холстом. Сначала он быстро покрыл все ее тело белой грунтовкой. Те будоражившие воображение приказы, что я слышал первой ночью, теперь утратили таинственность.
– Выставь вот так бедро, – говорил он, или: – Еще немного раздвинь ноги.
Вскоре модель была целиком покрыта белой краской. Мне было страшно смотреть на это диковинное существо с зелеными глазами, темно-русыми волосами и розовым ртом.
Но художник только начинал. Ему еще предстояло наложить на белый фон рисунок. Он стоял к девочке вплотную, спиной загораживая мне вид, так что я различал лишь цветное пятно. Рисовал он уверенно и очень быстро. Иногда чуть наклонял голову, задумавшись, но по большей части работал, не останавливаясь.
Примерно через полчаса он закончил.
– Так, – сказал он, – а теперь посмотрим.
Он отступил в сторону, и картина целиком открылась моим глазам.
Я чуть не шлепнулся на спину. Девочка преобразилась в гигантскую рептилию – по ее телу расползлись голубые и зеленые завитки, появились чешуйки и бородавки. Глаза превратились в щелочки под круглыми и тяжелыми многослойными веками. Ничего более омерзительного я в жизни своей не видел.
– Идеально! – сказал мужчина. Потом помолчал и повторил еще раз: – Идеально!
Преодолев первый порыв отвращения, я начал понимать, почему это существо может кому-то показаться прекрасным: девочка-рептилия стала такой разноцветной, она переливалась и блестела, словно только что вынырнула из воды. Казалось, все человеческое в ней было маской, а художник выявил ее истинную природу.
– Что-нибудь еще от меня нужно? – спросила она. Говорящая рептилия.
– Нет. Можешь умываться, – ответил он.
Она двинулась к душевой кабинке, а художник склонился над своим ящиком. Загудели трубы, и когда модель вернулась, она вытиралась на ходу полотенцем. Краска исчезла, а с ней – и помада, и тени для век. Волосы прилипли к ее голове, и девочка выглядела еще мо ложе, чем прежде. Она оделась, получила свою плату, и вскоре свет погас, а номер опустел.
Я вернулся в постель и быстро уснул. Мне пригрезилось, будто я вернулся в Стровен и купаю огромную ящерицу. Все ее краски линяют, окрашивая губку, и под смытыми красками я вдруг вижу мамино тело. При виде его я возбудился, а от возбуждения проснулся и тут же заплакал. Я был потрясен и пристыжен: во сне я осквернил память мамы. Усталый, опустошенный, я уснул вновь и спал, пока мой сон не прервали гудки потянувшихся по реке буксиров, возвещавшие новый трудовой день. И конец моего пребывания в отеле «Блуд».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СТРАНСТВИЕ
Долгое плавание по морю подобно плутовскому роману. Начинается с отдачи швартовых, а заканчивается возвращением в гавань. И между этими двумя мгновениями – полная неопределенность.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Пароход «Камнок» стоял у южного берега реки, носом к морю. По пути вдоль причалов я миновал множество облезлых сухогрузов, и «Камнок» показался мне таким же убогим, как и все остальные. Он имел форму подпорки для книг: длинная пустая палуба, а на корме – рубка и остальная надстройка с каютами экипажа. Ветер подхватывал ошметки грязного дыма, валившего из трубы, и нес их к берегу, где они таяли в городском смоге. Корпус корабля, с пятидесяти ярдов прикинувшийся прочным и мореходным, вблизи оказался ржавым насквозь. Вокруг носа в корпусе были щербины и вмятины, словно пароход трепала огромная псина.
От негромкого рокота двигателей трап под моими ногами содрогался. Пожилой моряк, которого я, похоже, нисколько не интересовал, проводил меня вниз по другому узкому трапу в каюту, узкую и душную, с низкой шконкой и лампочкой в клетке-абажуре под самым подволоком. Небольшой иллюминатор выходил на склады и закопченные трущобы. На переборках и подволоке лущилась эмаль, сыпалась клочьями.
На прощанье моряк хмуро посоветовал не путаться под ногами до отхода, так что я сидел в каюте и следил за происходящим в иллюминатор. Сначала и смотреть-то было не на что, но около полудня двигатели зарокотали ниже, трап подняли на борт, а швартовая команда на причале отдала концы. Содрогаясь и рокоча, пароход медленно отвалил от стенки.