Первое имя
Шрифт:
В тонких узорчатых оправках матового серебра, обведенные рамками из продолговатых красных камешков, светились золотистые, сиреневые, винно-желтые прозрачные огни. Каждый из этих самоцветов имел свое название, а все вместе они слились в чудо, еще не нашедшее имени. Нил Нилыч зажег настольную лампу — и расцвели камни, отбрасывая легкие, будто позванивающие искры.
— Мастер Брагин с комсомольцами делал, — сказал Нил Нилыч, забегая то справа, то слева камнереза, словно большой ребенок, хлопочущий возле любимой игрушки. — Неплохо как будто?..
Неверов взял ожерелье, положил его поперек ладони, и между выпуклостями
— Дразните вы меня, Нил Нилыч! — с усмешкой упрекнул он директора. — Ничего не скажу, завидная работа. И задумка есть хорошая: всю красоту камня первой красавице отдать, я так думаю… Что ж, знаю я Брагина Савелия Кузьмича. С ним не тягайся — забьет старика.
— Что вы, что вы! — замахал на него руками Нил Нилыч.
Но Неверов будто всерьез принял вызов, брошенный ему фабричными умельцами. Он подтянулся, одернул галстук и принялся так и этак ворочать на стаде глыбу малахита, осматривая ее со всех сторон.
— Какой размер доски?.. А форма? Прямоугольная, сверху полукругом выведенная? — расспрашивал он Нил Нилыча и, получив все необходимые сведения, кивнул головой: — Понятно… Все же эскиз надо будет заготовить. Вместе с художником над эскизом подумаем. А пока чудится мне одно… — Он коснулся глыбы малахита ребром ладони. — Если пойдем пилить камень в этой плоскости, должна открыться крупная продольная волна. Пустим ее по доске сверху вниз, будто море волны перекатывает. Бордюр для волны, понятно, соберем из этой разнотравицы, из мелочи. А ягоды… — он постучал ногтем по полукруглым наростам на верхней плоскости глыбы, — ягоды эти в распиле дадут крутой виток для углов бордюра… Фамилии передовиков из стали вырежем, позолотим. Золото на зеленую волну ляжет приятно для глаза…
Некоторое время он молчал, продолжая смотреть на камень и отхлебывая из стакана, потом обернулся к Пане:
— Ты Пестов? Машинист экскаватора Григорий Пестов кем тебе приходится?
— Батя…
— Ну-ну, хорошего ты себе папашу выбрал, не придерешься. Постарался ты для него — малахит, подходящий достал. Потом расскажешь мне, где такой нашелся… А дед твой, Василий Кондратьевич Пестов, жив-здоров?
— Нет, умер дедушка, когда я еще маленьким был.
— Умер?.. Я из этих мест. Здесь родился, здесь своему делу учился. Помню Василия Пестова, будто сейчас его вижу… Дед твой был рудокоп, и отец по тому же занятию пошел, а ты, похоже, в камнерезы наметился?
— Нет, тоже горняком буду, как батя.
— Не отговариваю… Все же приходи мою работу посмотреть. Ты хотел меня газированной водой напоить, а я тебя за это сладкой каменной конфеткой угощу. — И Неверов улыбнулся, сощурился.
Старшие заговорили о фабричных делах. Паня почувствовал, что он лишний, вышел в прихожую, открыл дверь с плакатом «Не шуметь!» и очутился в гранильном зале.
Большой это зал, с окнами на три стороны. На подоконниках много цветов. До белизны выскоблен некрашеный пол. И тихо здесь, спокойно. Склонились к своим станочкам мастера каменного дела, гранильщики, занятые кропотливой работой. Что они делают, посмотреть бы! Но по строгому фабричному правилу посетитель не может без особого разрешения свернуть с ковровой дорожки, проложенной посередине зала.
Неподалеку от входа, за гранильным станком, сидел пожилой человек с лохматыми бровями и прокуренными до желтизны усищами. Напевая под нос, он прижал ладонью рукоятку, похожую на ручку кофейной мельнички, и медленно ее повел. Тотчас же бесшумно завертелся гладкий чугунный круг, установленный плашмя на столешнице станка. В правую руку гранильщик взял продолговатую чурку-баклушу, посмотрел на камень, прикрепленный к концу баклуши черной мастикой, и осторожно прижал его к гранильному кругу. Зашипел чугун под нажимом камня, незаметно стал делать свое дело мельчайший корундовый порошок, брошенный на смоченный металл. Остановив круг, мастер задумчиво присмотрелся к первой, еще грубой, грани и недовольно закряхтел. Придет час, когда гранильщик заменит жесткий чугунный круг блестящим оловянным, пустит в ход тонкие полирующие порошки — и очистится, углубится грань. Камень, взятый в прозрачную сеть ромбов и треугольников, станет красивым и дорогим, потому что в него перешел долгий труд искусного работника.
— Неверов у Нил Нилыча? — спросил он шопотом у Пани. — Смотрели твой камень?
— Смотрели… Анисим Петрович говорит, что камень хороший, высший сорт спокойного колера.
— А ожерелье ему Нил Нилыч показывал? Что сказал Неверов?
— Понравилось ему… Говорит: «Забьет меня Савелий Кузьмич!»
— Прибедняется каменный колдун… Такого забьешь, как же! — встопорщил в улыбке свои желтые усы гранильщик, обрадованный и польщенный отзывом Неверова об ожерелье.
Паню обступили молодые гранильщики. Был среди них Проша Костромичев, высокий, худощавый, с длинными волосами, перехваченными ремешком, чтобы не свисали на глаза. Была и Миля Макарова, беленькая и тихая, как лесной цветочек, были и другие шефы-активисты школьного минералогического кружка.
Посыпались вопросы о Неверове.
— А колечко аметистовое девичье Нил Нилыч ему показывал? — спросила Макарова и вся зарделась.
— Нил Нилыч сказал ему, что ожерелье в оперный театр пойдет для Ярославны? — допытывался Проша Костромичев.
— Чего сбежались? — нахмурился Савелий Кузьмич. — Вчера только на собрании о дисциплине говорилось. Забыли, товарищи комсомольцы? — Глядя вслед молодым мастерам, Брагин сказал Пане: — Всполошились!.. Как же, Неверов — из мастеров мастер, камень насквозь видит. Каждому охота перед таким отличиться… А ты, Панёк, между прочим, шел бы домой, чем тары-бары заводить. Вадик уже во все окна носом тыкался, тебя высматривал.
Умышленно замедляя шаг, Паня пошел к выходу, ловя взглядом синие, розовые, зеленые искры, вспыхивающие в руках гранильщиков. Хоть пой, так хорошо было на душе. Радовало то, что малахит, который достался нелегко, попал к мастеру-художнику, знаменитому умельцу.
Перед одной из скамеек фабричного сквера на коленях стоял Вадик.
— Вадька, наш малахит самый лучший! Неверов из него середину доски выклеит, — поделился с ним своей радостью Паня.
— Угу… — ответил Вадик.
— Ты что делаешь?
— Сюрприз пробую, который я тебе обещал. Видал штучку?.. Сюрприз удался…
Паня остолбенел, глядя на то, что Вадик назвал штучкой: чудеснейший перочинный нож, блестевший перламутром и никелем. С помощью этого ножа Вадик только что глубоко врезал в садовую скамейку первую букву своего имени.