Первомайский
Шрифт:
– - Нос у тебя ни в один окоп не поместится, - засмеялся Витя.
Таким долгим безостановочным трепом Славе удалось заполнить часа два или даже три. За все это время ветер не только не унимался, а, кажется, становился еще сильнее и Витя понял, что хорош тусоваться, иначе можно околеть. Плюнув на служебный долг, он пошел к своей машине, которую постоянно держал, хоть краем глаза, но в поле зрения. Но когда Витя еще только открывал дверцу, он уже почувствовал, что его ждет очень неприятный сюрприз. На его месте, (что ж, вполне естественно), спал контрактник. Задача перед молодым лейтенантом, (да еще и "пиджаком" к тому же), стояла почти неразрешимая: попробуй, выкинь "ваучера" из машины на мороз, ветер, в ночь. М-да... Но холод уже настолько достал Витю, что он, вздохнув про себя, начал стучать солдата контрактной службы по упитанному заду. Тот сначала недовольно заурчал, но все же повернулся и выглянул.
– - Двигайся, давай, - пробурчал лейтенант.
– Я замерз как собака!
Кто не знает, пусть поверит, что влезть в кабину "шишиги" втроем совсем не простое дело. Витя влез. Положение тела было архинеудобным, но зато в кабине было тепло, и лейтенант размяк, приснул. В дверцу слегка поддувало, но это была ерунда.
Но недолго длилось блаженное забытье: сквозь сон Витя почувствовал, что его нещадно трясут, в кабину ворвался холод и лейтенант с мукой открыл глаза. У дверцы стоял капитан Донецков:
– - Разворачиваемся к бою. Давай вылазь. Где ваша батарея?
Витя тяжело выбрался наружу - его колотило со сна - но, к своей удаче, сразу же разглядел в темноте номинального командира батареи - лейтенанта Зарифуллина. Тот уже пытался навести элементы организации в хаотичное движение личного состава, надрывая голос на ледяном ветру. Машины расползались в разные стороны: куда? зачем? По крайней мере, стало ясно, что Витина батарея разворачивалась основным направлением перпендикулярно шоссе. Поддубный некстати вспомнил, что стволы у орудий не прочищены: так и не удосужились после приема техники это сделать, а сейчас где и что искать? Но Донецков словно подслушал его мысли и сказал:
– - Беги к нашей батарее - вон там, видишь? И принеси банник - будем чистить ваше позорище.
Витя зашагал по степи: трава, едва прикрытая снегом, сочно хрустела под ногами, а главное - утих ветер. И вот уже Витя подумал: "Какая чудесная ночь!". Он чувствовал свою нужность, а он любил быть нужным - это повышало его самооценку. Обладая по-японски поэтическим складом души, о чем он и сам уже давно подозревал, Витя почти физически ощущал, (еще бы - в такой-то холод!), как здесь, на этом снежном холодном поле он входит в Историю (Глава N ХХХ: "Чеченская война"). В голове у него крутилась строка покойного Цоя: "Группа крови на рукаве...". У сентиментального лейтенанта мелькнула мысль, что Цой несколько опередил время своими песнями - актуальными они стали именно сейчас.
Пока Витя мыслил, впереди замаячили "Уралы" первого дивизиона. Поддубный завращал головой, рассчитывая увидеть кого-нибудь знакомого. "Ага, вот!" - он разглядел капитана Куценко; тот уже пинал кого-то ногами.
– - Товарищ капитан! Товарищ капитан!!
– завопил лейтенант.
– Я от Донецкова.
Куценко оглянулся:
– - А, это ты... Чего тебе? Банник? Ну, пойдем.
Куценко пошел вдоль позиции, Витя - за ним. Капитан подошел к орудию:
– - Эй, папуас, (Куценко определенный период своей военной карьеры провел на Кубе), сними банник.
Пока "папуас" кряхтел и матюгался, Поддубный бессмысленно смотрел на горящую фару "Урала": почему-то от этого казалось теплее. Получив, наконец, инструмент, Витя поспешил обратно: даже издали было заметно, что орудия его родного дивизиона развернулись для стрельбы, и началось окапывание. Витя добрался до Зарифуллина и с облегчением от успешного окончания миссии всучил ему выпрошенный банник. Зарифуллин сразу же закричал:
– - Командиры орудий! Ко мне!
Когда они таки собрались, он в краткой, но емкой форме объяснил им, что нужно делать с этим орудием труда и что ждет их в случае игнорирования приказа. Затем он обратил внимание на Поддубного, все время державшегося рядом, и дружески сказал:
– Витя, иди на правый фланг. Там твои два орудия, проследи, чтобы все было в порядке.
Витя отправился по указанному адресу. У первого из "его" орудий командиром числился уже упомянутый сержант Волков. Этот руководитель ссутулился, запрятал руки в карманы шинели и кричал пронзительным голосом на рядовой состав, который с ожесточением долбил большими саперными лопатами смерзшуюся землю. Вторым орудием руководил "старый добрый тормоз" сержант-дальневосточник Карабут. Был он молчаливым, спокойным, исполнительным, но, как бы это помягче сказать, не слишком сообразительным. В его расчет по возможности подобрали такого же типа рядовых, иначе с такого расчета делать было бы нечего.
Волков увидел Витю, перестал орать дурным голосом и подошел с вопросом:
– - А что мы тут, собственно говоря, делаем? Что будет-то?
Поддубный ничего не стал выдумывать, а честно сказал, что не знает. Было бы преувеличением сказать, что сержант удовлетворился ответом, но, во всяком случае, отвязался.
Мимо Вити, энергично махая руками, прошагал старший лейтенант Изамалиев. Не останавливаясь, не отвлекаясь на окружающих, он подошел к кабине "Урала" и скрылся внутри. Поддубный сразу почувствовал, что стало как будто еще холоднее, чем было. Ветер пронзал тело насквозь, до физической боли; захотелось заползти куда-нибудь в тепло и уснуть. Витя взглянул на часы - половина четвертого. До рассвета еще далеко. Рядовой состав закончил работу, сгрудился в окопах и пытался согреться. Витя обреченно, но не без надежды, конечно, обходил одну дивизионную машину за другой: все было забито спящими контрактниками. Но случилось чудо: в самом крайнем "Урале" сидел лейтенант - двухгодичник Логман Байрамов. "Наверное, он просидел здесь всю ночь", - без тени сомнения решил Поддубный. Логман служил первые месяцы, его толком никто не знал, и он толком никого не знал. Скорее всего, в суматохе про него просто забыли. Витя моментально решился. Он подошел к кабине, открыл дверцу и одним махом соврал:
– - Логман! Тебя Рустам зовет. Твоя очередь дежурить.
Звал его Зарифуллин или нет - неважно: только он пред его очи появится, тот ему сразу задачу найдет. Вариант беспроигрышный. Логман недовольно выполз, а Витя сразу занял его теплое местечко и через минуту отрубился, перед сном успев подумать: "Эх, сколько же горючего уже пожгли на обогрев так и ехать будет не на чем"...
Проснулся он от чувствительного толчка: Логман пихал его в бок, корчась и всем своим видом выражая страдание. Витя, ни слова не говоря, вылез из кабины. Взглянул на часы и отметил, что проспать удалось полтора часа - не густо. Однако уже начинало светать. Изнурённые солдаты, грязные и замерзшие, общей массой лежали в окопах, тесно прижавшись друг к другу. Теперь Поддубный смог рассмотреть и местность, где они находились. Это была голая степь без признаков жилья, кое-где покрытая мелкорослыми деревьями и кустарниками. Прямо перед пушечными стволами находилось шоссе. Куда оно вело и откуда - Витя, естественно, не знал, и, кстати, посчитал излишним даже интересоваться этим.
С рассветом из машин стали выползать "ваучеры". Они долго, одуревшими со сна глазами, оглядывались вокруг. Наконец послышался первый дружеский толчок, смех, гортанный крик и утро ожило. Поняв, что неизбежное произошло, личный состав начал подниматься на обе ноги. А у Вити случилась первая неприятность.
Подошел капитан Донецков и потребовал вернуть банник. Поддубный переадресовал его к Зарифуллину и выбросил этот вопрос из головы. Но через пять минут капитан появился вновь и отчеканил: