Первомост
Шрифт:
– Хотел опозорить тебя, Воевода.
– Меня? Опозорить? А разве это возможно?
Мостовик тупо взглянул на Шморгайлика. В самом ли деле не понимал ничего или только делал вид, чтобы тем временем прийти к какому-нибудь решению.
– Госпожа велела даже разбудить тебя и сказать об этом, - снова начал Шморгайлик.
– Почему не разбудил?
– Не осмеливался...
– Ага. Лепо, лепо. А тот... где?
Вот тут и стрельнуло Шморгайлику в голову, что он упустил возможность отомстить Воеводихе. Потому что пренебрегала им как мужчиной уже давно, а сегодня особенно наглядно, кроме того, и как человека презирала,
– Где?
– повторил Воевода, то ли грозно, то ли просто спрашивал для приличия, потому что все равно уже твердо решил, как действовать дальше.
Шморгайлик переступал с ноги на ногу и не знал, что сказать. Не поймал молодого, не велел задержать именем Воеводы, - его вина.
– Найти и бросить в поруб до ночи, - сказал грозным голосом Мостовик и отвернулся от Шморгайлика.
Тот выскочил в сени, потом во двор, побежал искать Немого. Не вышло на этот раз - выйдет потом. Хорошо ведал, что значит "до ночи". Ночью молодого Маркерия поведут к Реке и утопят. Воевода судил всегда коротко и безжалостно. Концы в воду.
Однако оказалось, приказывать легче, чем выполнять повеления.
Немого во дворе не было. Ну, да Шморгайлик еще и не печалился. Было бы, ясно, приятнее наблюдать, как Маркерия бросает в поруб Немой, отец той вредной девчушки, которая презирает его точно так же, как и Маркерий, но ежели нет, то нет, - видимо, сидит где-нибудь на мосту, возможно, и с Положаем, отцом своим, всматриваются в воду, пускай всматриваются, прозевают разве вон какое зрелище!
От имени Воеводы Шморгайлик послал двух привратных сторожей с повелением найти Маркерия на мосту или дома и без всяких разговоров и объяснений бросить в поруб, что на воеводском дворе.
Но Маркерия не нашли ни на мосту, ни дома. На мосту был Положай, это верно, но он не знал о сыне ничего. Как послали его к Воеводе сказать о ловцах преступных, так и не вернулся. С ловцами они управились сами. А Маркерия не было. Дома не застали ни Маркерия, ни его матери. Никто как-то не обратил внимания на то, что и Немого на мосту не было, тем более никто бы не стал каким-либо образом связывать воедино исчезновение Немого и Лепетуньи в одно и то же время, - все обеспокоены были исчезновением Маркерия, все искали его. Потому что Воевода, узнав об исчезновении парня, велел, теперь уже не скрывая своего гнева:
– Найти хотя бы под водой! Перевернуть все Мостище!
Искали. И все напрасно. Уже и Немой занялся поисками, и Лепетунья помогала воеводским прислужникам, забыв, что ищет сына для наказания, а памятуя лишь об одном: Маркерия нет, быть может, нет его уже и среди живых, найти - воскресить, снова возвратить к живым. Все это было страшно, в особенности когда Лепетунья вспомнила день, вспомнила, как она пошла в лес собирать лесные ягоды, а Немой выследил ее и напал в зарослях, и она отбивалась от него, ибо не хотела, чтобы возвращалось старое, и все-таки отбилась и убежала, но побежала не домой, а еще дальше, в лес, и вот наказали ее боги, пробегала она сыночка, теперь не найдет его никогда, она подскакивала к Положаю, била его по спине, тормошила изо всех сил:
– Почему же ты медлишь? Почему стоишь? Иди! Беги!
– А куда?
– беспомощно спрашивал Положай.
Маркерия искали всю ночь, жгли костры по всему Мостищу и вокруг, звали, приманивали - не откликнулся, не появился.
Из всех мостищан, наверное, одна лишь Светляна, стиснув кулачки, окаменело просидела всю ночь возле воеводского двора и мысленно умоляла Маркерия: "Не появляйся, не появляйся, беги куда глаза глядят, беги, умоляю тебя!"
И он послушался. Как исчез, так и не нашли его.
Утром Мостовику доложили о бегстве. Шморгайлик подговорил себе в помощь Мытника, взял и Немого, потому что сам боялся предстать перед Воеводой с таким сообщением. Не бывало еще, чтобы бежал мостищанин, и никто не мог угадать, как поведет себя Мостовик. Неизвестность же всегда пугает. Шморгайлик хотел было втянуть в это дело еще и Стрижака, но тот предусмотрительно уклонился.
– Го-о-о-о-го!
– захохотал он, услышав, о чем идет речь.
– От нашего Воеводы пользы как от козла молока! Бывает, что сеют, да и то не родит, а Воевода ведь и не сеял никогда, потому как не способен. Вот и нашелся юноша, пожелавший позаботиться о ниве.
– Скажем Воеводе, что бежал Маркерий. Воевода гневен вельми. Нужно всем пойти и сказать, - смиренно произнес Шморгайлик.
– Бежал - вот и молодец! Истинно сказано, что свяжете на земле, будет связано на небе, а что развяжете на земле, будет развязано на небе. Иди себе, мракоумный Шморгайлик, и встань перед ясными глазами своего Воеводы, а я тем временем пойду, чтобы благословить трапезу. Аминь!
О бегстве Маркерия Мостовик выслушал спокойно, не гневался, не карал кого попало, только посмотрел на тех, которые стояли перед ним, и спросил:
– Где Стрижак?
Все промолчали, даже Шморгайлик, не будет же он говорить, что звал сюда и Стрижака, чтобы не так страшно было.
– Позови его сюда, - велел Шморгайлику Воевода.
– Как будет велено, - мигом крутнулся тот на одной ноге, радуясь, что гнев Мостовика обрушится теперь на чванливого незадачливого попа, в своей ненависти к Стрижаку даже не подумал о всей безосновательности своих надежд. Да и, собственно, какие основания для воеводского гнева? Он всегда беспричинен и непостижим, как все, что стоит над повседневностью и заурядностью людской.
Однако в этой истории уже, видно, суждено было Шморгайлику испытывать каждый раз новое разочарование. Ибо когда Стрижак прибежал в своих роскошных ризах в воеводские сени, где грузно сидел насупленный Мостовик, а перед ним стояли Немой и Мытник (Шморгайлик не торопился вырываться вперед, держался за спиной Стрижака), все произошло вовсе не так, как этого хотелось мстительному доносчику.
Мытник и Немой чувствовали себя виноватыми перед Воеводой, потому что один доводился родичем Маркерию, а другой через свою дочь приохотил хлопца к воеводскому двору. Что же касается Стрижака, то для него это приключение не означало ничего, а вид обескураженных Немого и Мытника и вовсе развеселил его душу, он простер длань в их направлении, изрек торжественно-сочувственно: