Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1, Осоргин Михаил Андреевич

Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1

на обложку

Осоргин Михаил Андреевич

Шрифт:

Он стал развлекать меня; строил скоморошьи рожи, подражал паровозу, лаял по-собачьи, пел частушки. Одна из них мне запомнилась:

Потеряла я колечко, Потеряла я любовь, Как по этому колечку Буду плакать день и ночь.

Пропел даже целую былину про Соловья Будимировича, и надолго остался в памяти былинный «зачин»:

Высота ли — высота поднебесная! Глубота — глубота океан-море! Широко раздолье — по всей земле! Глубоки-темны омуты

днепровские!

Пел и лицом играл так, что видел я, «как выбегали-выгребали тридцать кораблей и как хорошо корабли изукрашены, хорошо корабли изнаряжены и как на беседочке сидельной сидит купав молодец [232] молодой Соловей сын Будимирович со своей государыней Ульяной Васильевной…»

Когда нечего было рассказывать и петь, то дедушка Гуляй вынул из-под койки зелёный солдатский сундучок, многообещающе подмигнул мне гулевым глазом и поднял крышку. Внутренняя сторона её была заклеена ярмарочной картиной: «Эй, ямщик Гаврилка, где моя бутылка». На ней изображен усатый барин в кибитке, а на облучке пьяный Гаврилка, правящий тройкой коней, пышущих огнём и дымом.

232

Купав молодец — т. е. белый, чистый молодец . Прим. сост.

В сундуке много было всяких вещей. Дедушка показал мне двадцатипятирублевую бумажку с обожжёнными краями.

— Это они, — кивнул на мертвенно лежащего Дениса Петровича, — сигару когда-то прикуривали… А это мои манжетки и манишка… Будучи главным приказчиком, я носил их… Щёголем был!.. Пачка счетов хозяина моего… Гляди, какие большие тыщи сжигал он в «Яре» и «Славянском базаре»… А это вот визитная карточка: «Коммерции советник Денис Петрович Овсянников»… Гляди, с золотыми обрезами!..

Долго смотрел на эту карточку и сказал:

— Время пролетело, слава прожита!

Что-то ещё хотел он показать, но на него прикрикнул Денис Петрович:

— Опять за свою переборку? Закрой сундук, старый дурак! Никакого вскреса [233] от тебя не вижу. Днём и ночью только и ворошишь своё барахло.

— Эх, хозяин, хозяин, — жалостливо прошептал дедушка Гуляй, — вся Москва наша в этом сундучке… Вспомнить хочется…

Гуляй поднялся с пола, утёр рукавом слезу, подбоченился, щёлкнул пальцами, по-молодецки ухнул и неожиданно пустился в пляс, запев песню с деревенским завизгом:

233

Вскрес — здесь: покой, отдых . Прим. сост.

Ох, пойду я да в зелёный Тот лесок. Вырву, выломлю кленовый Там листок. Напишу я на нём грамотку, Пошлю её к отцу старому.

И вдруг в середину песни ворвался такой страшный взрыд, которого я никогда ещё не слышал:

— Помираю!

На койке метался Денис Петрович. Дедушка Гуляй почему-то не бросился к нему на помощь, а продолжал стоять в позе плясуна, только рот его раскрылся и красное лицо словно инеем покрылось…

— Священника, — подземным, уходящим в глубину голосом охнул Денис Петрович, разрывая руками рубашку на груди, — показался медный крестьянский крест.

Дедушка Гуляй упал на пол. Он ползком задвигался к постели умирающего. Я побежал за священником. Когда мы пришли, то бывший московский миллионер уже отходил, не дождавшись причастия. Дедушка Гуляй вынимал из сундука смертную одежду.

Священник запел канон «на исход души» — «Яко по суху пешешествовав Израиль, по бездне стопами…» Читались смертные слова: «Нощь смертная мя постиже неготована…»

Я смотрел

на глиняную кружку, из которой Денис Петрович прихлёбывал чай.

Священник сложил крестом руки умирающего и перекрестил его. По завечеревшей крыше ходили воробьи. Один из них заглянул в окно и чирикнул.

* * *

…Похоронили Дениса Петровича на кладбище бедняков и бездомников, под еловым крестом. Руками дедушки Гуляя была прибита к кресту оправленная в стекло визитная карточка с золотым обрезом:

«Коммерции советник Денис Петрович Овсянников».

Иллюстрации