Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1
Шрифт:
«Уходи, — сказал Николай, — я знаю, какой ты ангел!»
«Напрасно ты меня гонишь, — сказал демон, — тебе повинуются камни, я пришёл сказать тебе мою волю: если захочешь, ты можешь и больше: камень — ведь это мёртвое, но ты можешь и над живым проделать…»
«Говорю тебе: уходи!» — и Николай ознаменовал демона.
«Хорошо, — сказал демон, — я уйду, но под твоей кровлей я останусь».
Николай зажёг свет и стал на молитву.
На кухне брат Гермий, начистив картошки, перебирал лесную землянику: завтра из Трагалосса
«Какая твоя жизнь, — услышал он голос, — неужто ты только и годен, чтобы чистить картошку и перебирать землянику, а почему Николай, ведь он куда моложе тебя, а посмотри, у него своя комната, сидит он в тепле, ему есть время и книжку почитать, и подумать. Камни повинуются! Скажите, какая хитрость: повернуть камень умелыми руками! Да если бы Артемий нанял не семьдесят пять, а семьсот пять дураков, разве что камнем задавило бы их на месте. И ют он, всемогущий, сидит и книжку читает, а ты на кухне…»
Николаю после демонского визита не по себе, и он вышел, взглянул в кухню.
«Что ты тут делаешь?» — спросил он брата.
«Не дрова рублю, видишь!» — сказал Гермий и стал выговаривать, жалуясь на судьбу.
Не узнать было кротчайшего Гермия: с какой горечью и ожесточением выходили его слова. Николай слушал: все упреки, они относились к нему, принимал терпеливо… только почему ж это? И вдруг понял и, ознаменовав брата, коснулся его руки.
И оба увидели, как из кухни в окно планул огонь.
Демон ушёл, но дома он не покинул. В доме стало беспокойно, и в особенности ночью в глухой час, когда все спали. И однажды ночью Николай вошёл в комнату Артемия, Артемий тоже не спит.
«Ты ничего не слышишь?»
«Кто-то всё ходит, — отвечал Артемий, — я смотрел: на лестнице никого нет. Шорох — ты слышишь?»
«Это не человек!» — сказал Николай.
И оба стали на молитву и молились, пока не успокоилось.
Два чудесных случая особенно любили вспоминать на горах, они относятся ко времени окончания работ по постройке храма: «чудо с хлебом» и «чудо с вином».
Неожиданно собралось много рабочих. Николай заметил, что братья, готовя столы, смущены. Подозвал Гермия, Гермий, кивнув на ожидавших, тихо сказал:
«Орава — восемьдесят три человека, а у нас один хлеб!»
«Принеси мне этот хлеб!» — сказал Николай и, обратясь к мастерам, пригласил к столу.
Когда все разместились, Гермий принёс хлеб. Николай взял его и, благословив, разломил и стал раздавать по столам. И все ели и насытились, и остались ещё куски: их набрали с девяти столов три лукошка.
«Одним хлебом, — говорили, — все насытились, да ещё и осталось!»
Братья св. Сиона тоже затеяли отпраздновать окончание и устроили обед. Николай дал Артемию три хлеба и «тришестеричную» кружку
«Это что ж, — говорят, — этим и усов обмочить не хватит!»
Артемий вернулся: «Ропщут, — говорит, — вином, говорят, обидел!»
Тогда Николай взял поднос и вышел к братьям: «Надо было мне сегодня, братья, послужить вам».
И, обходя столы, стал наливать, кому сколько хочется. И все пили, не отказывались и разошлись навеселе.
«Пусть, говорили, — от сего дня не будет никого, неверующего ему!»
А эту веру в его чудесную силу подтвердил случай во время засухи.
В Фарроа пришли из долины просить помощи: всё поле выжжено, и грозит голод. Николай спустился с горы к церкви мученицы Калиники, отслужил обедню и после обедни, созвав всё село, с крестами обошёл поле, прося о «примирении» и о «послании спасения». А когда с поля возвращались в церковь и весь народ кричал: «Господи, помилуй!» — ударил дождь, да такой, испугались, думали, что все потонут.
А завершил чудеса чудеснейший случай с Тигрием из Плиния.
Пришёл этот Тигрий со своей Леонилой из Фарроа, кланяются: у всех на селе урожай двадцать пять медиев, а у них пятнадцать, а зерно у всех одинаковое. И подают в горстке: «Нельзя ли как поспособствовать?»
Растрогали: уж очень смешные и жалко. Благословил он семена.
«Идите, — говорит, — старики, с Богом, засевайте ваше поле и не ропщите: могущий малое умножить и многое умалить!»
Тигрий с Леонилой вернулись домой и одно твердя: «могущий умножить», засеяли свое поле. И урожай на глаз, как у всех, как всегда, а как смололи: у всех — двадцать пять медиев, а у стариков — тысяча двадцать пять!
И как потом в Патарах Урс трубил о тысяче франков — чек, который в тяжёлую минуту его жизни Николай тайно положил ему на стол, так этот Тигрий с Леонилой звонили по всем горам, что собрали не пятнадцать, как всегда, не двадцать пять, как все, а тысячу двадцать пять! — и прямо указывали, что эту самую тысячу сверх нормы подсыпал им священник св. Сиона в Фарроа Николай.
Отчасти по просьбе родителей, у которых была земля и дом в Патарах, отчасти для испытания и стажа — Николаю исполнилось двадцать семь лет — архиепископ Иоанн назначил его в Патары.
И вот из глухого захолустья, куда и дорог не было, одни горные тропки, из села Фарроа попадает Николай в самый центр Ликии. В Патарах он прослужил три года. Смерть родителей, наследство, щедрость и наконец случай с Урсом.
Как Тигрий — горам, Урс городу объявил имя «Николай».
Передавая чудесные случаи из его жизни, о нём говорили по всей Ликии как о избранном среди людей — чудотворец, который просвещает очи слепым, отверзает уши глухим, приводит в голос язык немых, разрешает союз демонов и исправляет расслабленных.