Первозимок
Шрифт:
Савелий наконец дал волю своим чувствам. Обнял Расхвата, позволил ему лизнуть себя несколько раз в лицо и, гладя собаку, повторял: «Расхватик, выжил, дорогой? Небось и не понимаешь, что я жизнью тебе обязан: разорвал бы меня тот волчина, что руку прокусил, если б не ты... Ну, успокойся, успокойся».
– Савелий надавил легонько на спину пса, что означало: «Лежи» - и взялся за вожжи.
Темнота уже скрыла позади спящие окраины райцентра...
И безмолвие, и мороз, и поземка - все это однообразие навевало успокоение.
Однако проехали еще, может быть, двадцать минут, а может, и час, даже
Савелий вовсе не торопил конягу, понимая, что самочувствие коровы и кобылы, которую неведомо кто назвал, как жеребца, - Буланкой, Буланым, теперь для него было всего важнее, и надо экономить их силы.
Но чем дальше и дальше оставался позади райцентр, тем вроде бы пустыннее и темнее делалось вокруг, словно кобыла вместе с коровой, собакой и Савелием углублялись в какую-то необжитую, страшноватую пустоту. И временами делалось чуточку жутко от окружавшей тишины, потому что монотонного завывания поземки и легкого поскрипывания снега под копытами коровы и лошади Савелий уже не слышал теперь, с головой уйдя в лохматый воротник тулупа.
Мельком проскользнула мысль: «В такой глухомани еще хорошо, Расхват рядом...»
Взбадривая самого себя, Савелий глубоко вздохнул в воротник и шевельнул кнутом.
– Шагай ходчее, Буланка...
А Расхват сразу навострил уши и даже приподнял морду, готовый тут же вскочить.
«Вот чудило!
– улыбнулся Савелий.
– Одурел, видно, от радости, что домой едешь!»
И Савелий на некоторое время притих опять, будто его вовсе нет в розвальнях. Но, чуть отогнув угол воротника, стал внимательно наблюдать за собакой в надежде, что Расхват снова уткнет свою лобастую морду в солому и задремлет или уснет...
Однако пес, будто наперекор ему, даже приподнялся на передние лапы и, вглядываясь в темноту, тихонько, словно предупреждающе, взвизгнул.
А лошадь стала вдруг забирать вправо, как будто кто-то незримый, кого почуял Расхват, ухватил ее под уздцы и сворачивал с дороги на целину.
Савелий раздраженно дернул вожжами и пробасил:
– А ну, ходчее! Не балуй, Буланка!
Лошадь скорости не прибавила, но затрусила, будто взаправду бежит.
И мороз, и встречный ветер не утихали, не усиливались, все вокруг Савелия оставалось таким, как было: и одноглазая лошадь скоро опять заковыляла своим обычным шагом, и Расхват лег - вроде бы снова задремал, но голову положил теперь не на солому, а на вытянутые перед собой лапищи: снежно-белые на фоне черной соломы...
Савелий подумал, что ему бы тоже стоило чуток вздремнуть, но тут что-то огромное и темное стало издалека надвигаться на них.
«Лес...» - отметил про себя Савелий.
Теперь уже легче было прикинуть и расстояние, которое они одолели от райцентра: третья часть пути с гаком была позади... Ко всему прочему, ехать в лесу было приятнее: теплее, тише, и никуда не свернешь, даже если бы лошади вздумалось, - и справа, и слева, почти вплотную к дороге, теснились деревья.
И только Савелий начал вновь обретать спокойствие, как Расхват вдруг опять вскочил в розвальнях - теперь уже на все четыре лапы и, взгорбив шею, негромко, тревожно взвизгнул.
А лошадь пошла ходчее без понукания, даже перешла на рысь.
«Что такое?..» - всполошился Савелий и, отбросив на плечи, на спину воротник, стал, напрягая зрение, оглядываться по сторонам, через плечо, вперед... И вдруг показалась ему, что где-то там, впереди, между деревьями, коротко блеснули - как промерцали на одно мгновение - огоньки.
«Опять волки!..» - похолодело в груди у Савелия. О них он почему-то даже не подумал, отправляясь в райцентр, может, потому, что ехал в людные места из глубинки, а не наоборот, как теперь, - ехал за удачей... А тут сразу вспомнил следы погрома на кошаре: черные трупы овец, оскаленные волчьи пасти, их желтые клыки и темные лужи крови окрест...
Он принялся лихорадочно осматривать и ощупывать розвальни в поисках увесистого или острого, что могло бы пригодиться для обороны в, казалось, теперь уже неминуемой для него схватке...
Но ни топора, ни вил, ни даже подходящей палки или дрючка у него с собой не было - только легкое кнутовище да коротенький ременной кнут...
Савелий обругал себя за неосмотрительность: ведь знал наверняка, что возвращаться будет ночью...
В сумятице не сразу обратил внимание, что лошадь и корова между тем все ускоряли бег. Значит, еще большая опасность была сзади... И, уже будто спиной чувствуя какое-то движение вослед, окончательно решил: «Волки!» - и торопливо, ловко отстегнул поводок от ошейника Расхвата и сжал в руках кнут, выправляя вожжи.
Теперь появилась дополнительная опасность, что лошадь от испуга метнется с дороги и врежется в деревья - тогда гибель станет неизбежной...
Повернуть было некуда, а смутные тени впереди, казалось, приближаются к розвальням гораздо быстрее, чем шла его одноглазая кобыла.
И от безысходности казалось, что все ярче и ярче поблескивают то там, то здесь волчьи глаза, пощелкивают клыкастые волчьи пасти - уже не только впереди, сзади, но даже из лесу - со всех сторон... Сколько же их?!
Где-то внутренне Савелий сознавал, что страх преувеличивает все это в его воображении, однако мысленно оп уже готовился к смерти. И оставалась лишь крохотная, как искорка, надежда на Расхвата...
А тот уже весь напрягся, и вздыбившаяся холка сделала его горбатым, но еще огромнее и страшнее, когда он весь подался вперед, готовый броситься на противника.
– Подожди...
– попридержал его за ошейник Савелий.
Ему вдруг показалось, что впереди не волки, а люди (потому-то не пугались ни корова, ни лошадь!). И на мгновение полыхнувшую радость сменил цепенящий ужас...
Он понял, что впереди не четвероногие волки, а вооруженные двуногие, когда уже, разорвав тишину и темь, хлестанула автоматная очередь.
Дальнейшее произошло одновременно. Вздыбилась, чтобы тут же рухнуть замертво, лошадь. Рванула розвальни, освобождаясь от привязи, корова.
– Фас!
– проорал Савелий, по-солдатски выбрасываясь обочь розвальней в снег.
И метнулось вперед, в темноту, как спущенная пружина, гибкое тело Расхвата...
Потом, ненадолго, - только все заглушившие звуки: стрельба, крики ужаса, боли и сквозь них - заставивший Савелия вздрогнуть - поразительно знакомый голос и яростный, жуткий, почему-то клокочущий рык...