Первые и Вторые. Второй сезон. Корнеслов
Шрифт:
Елизавета Тимофеевна спешила собираться – столько вещей!
«Еще надо бы успеть заскочить в церковь заказать поминание», – подумала она между дел.
Русская Церковь Святой Елизаветы была возведена в Висбадене семь лет назад в память о безвременно ушедшей из жизни российской Великой Княжны Елизаветы Михайловны, супруги герцога Адольфа Вильгельма – последнего монарха самостоятельного герцогства Нассау.
Елизавета Тимофеевна торопливо, то и дело приподнимая шуршащие юбки, взбиралась по крутой извилистой дороге, ведущей к храму между виноградников.
Проходя мимо большого православного кладбища, она не смогла сдержаться и разрыдалась.
Присев в густую траву, усыпанную небольшими, но яркими и разноцветными горными цветами, она закрыла лицо руками:
– Вернусь в Москву одна! Как мне можно было так поступать… К черту Альфонсо!
Собравшись с силами, она подняла голову, посмотрела на позолоченные купола и мелко перекрестилась на православные кресты, увенчивающие главы высоких ребристых «кокошников».
Подойдя ближе к храму, она посмотрела на его фасады, декорированные медальонами со скульптурными портретами православных Святых.
Здесь и сейчас все напомнило ей родную Москву.
– К черту Германию! К черту Европу! Скорее, скорее в Россию – на Родину-матушку, – твердо решила она.
Альфонсо очень удивился, когда увидел, как Елизавета Тимофеевна, не предупредив его, как договаривались, усаживается в фаэтон с одним только небольшим саквояжем да ридикюлем.
Он смотрел на нее во все свои огромные черные глаза, но она даже и не обернулась.
Альфонсо гневно проворчал какое-то странное ругательство…
Ни Елизавета Тимофеевна, ни Альфонсо и подумать не могли, что за ними пристально наблюдают. Это был один из недавних постояльцев отеля, который вел себя так скромно и уединенно, что на него не обращал внимания даже самый мелкий обслуживающий персонал. Единственной отличительной чертой неприметного мужчины средних лет, кроме военной выправки – идеально прямой спины, присущей только кавалеристам, можно было считать легкое прихрамывание на правую ногу, и то если хорошенько присмотреться.
Эпизод 4. Страсть
14 июня 1862 года, Висбаден
Елизавета Тимофеевна все-таки, по-женски, краешком глаза, видела остолбеневшего любовника.
Мурашки пробежали по ее телу, когда она вспомнила его атлетический торс с трапециевидной спиной, разукрашенной татуировками с причудливыми животными и странными символами.
Она прикрыла глаза и, под неторопливый цокот копыт, придалась воспоминаниям.
Их первая встреча состоялась здесь – в Висбадене, на каком-то очередном фуршете.
Елизавета Тимофеевна до сих пор не могла вспомнить, кто представил их. Она периодически казнила себя, что это, наверное, был сам Дьявол.
Она вспомнила, как учащенно билось ее сердце, когда он, без умолку тараторя, временами переходя на излишне эмоциональный, но такой певучий итальянский, рассказывал ей про музыку, композиторов. Ей было глубоко наплевать на все это, но, когда он первый раз сыграл ей на скрипке, она готова была безответно выполнить любые его желания.
Дальше все было как в тумане…
Как-то раз Альфонсо срочно куда-то засобирался.
Елизавета Тимофеевна не хотела отпускать его:
– Альфонсо, любовь моя, скажи, что случилось?
Он, сначала отпираясь, поведал ей:
– Пришел мой черед сопровождать гроб великого маэстро и учителя Никколо Паганини.
Она, конечно же, слышала о музыканте, и не самое лестное, но бывать на его концертах ей не доводилось, и уж не так она интересовалась модными течениями в музыке и самими музыкантами, чтобы быть осведомленной о смерти одного из них, пусть даже любимчика своего дорогого Альфонсо. Она вообще ревновала его ко всем и всему. С одной стороны, ей очень льстило, что практически все присутствующие дамы провожали его томными взглядами, а с другой – она не собиралась делить его ни с кем, и в том числе даже с каким-то там мертвым учителем:
– Я сочувствую твоей утрате. А когда он умер?
Альфонсо грустно усмехнулся:
– 27 мая 1840 года.
Никколо Паганини родился 27 октября 1782 года в Генуе. С шести лет он начал играть на скрипке, а уже в одиннадцать дал свой первый концерт.
Паганини был настоящим виртуозом, обладавшим в высшей степени яркой индивидуальностью, основывая свою игру на оригинальных технических приемах, которые он исполнял с непогрешимой чистотой и уверенностью.
Когда строгий отец, простой докер, всю свою жизнь любивший и чувствовавший музыку, но не имевший возможности научиться играть самому, поверил в талант сына, собрал все имеющиеся в семье деньги и привез его к учителю – величайшему Алессандро Ролла, тот отказался их принять, так как был болен. Но рядом с комнатой преподавателя лежала скрипка и ноты только вчера написанного сочинения. Тогда Никколо взял инструмент и тут же сыграл произведение – удивленный педагог, услышав исполнение Паганини, вышел к гостям и сказал, что он уже не может ничему научить мальчика – будущий ученик превзошел будущего учителя…
Она непонимающе переспросила:
– В 1840 году?
Он ответил:
– Да, эта трагедия произошла двадцать два года назад.
Она удивилась:
– Так почему же он не похоронен?
Он с грустью в глазах начал печальную историю:
– Во всем виновно Провидение. Когда Никколо выходил на сцену с бесстрастным лицом и брал в руки скрипку, то мгновенно преображался. Его губы складывались в сардоническую улыбку, глаза метали молнии, поза его была некрасива, неестественна, корпус невероятно искривлен. Его худоба была настолько подчеркнута, что, когда он кланялся, казалось, кости его скрипят и вот-вот рухнут грудой наземь. Во время игры Паганини раскачивался как пьяный, подталкивал одну ногу другой, выставляя ее вперед. Он то вскидывал руки к небу, то протягивал их к людям, взывая о помощи в своей великой скорби, и зал приходил в исступление…
Она удивленно спросила:
– Паганини всю жизнь был таким?
Он отрицательно покачал головой и, эмоционально жестикулируя, продолжил вдохновенный рассказ:
– Сохранился портрет маэстро в ранней юности, где он и красив, и строен. Но прошло время, и фигура музыканта изменилась самым страшным образом. Тысячи скрипачей изнуряли с утра до ночи свой организм теми же упражнениями, но лишь тело Паганини было перекроено таинственным портным на особый демонический лад. Впалая грудь его с левой стороны, где он держал скрипку, значительно расширилась, а рука заметно вытянулась. Пальцы, вроде бы и не длиннее, чем у обычных людей, во время игры растягивались, удлиняясь вдвое. Руку в локте Никколо легко поворачивал назад. А кисть! Она жила самостоятельно – просто отрывалась от предплечья. И как легко извлекал он из одной и той же струны самые высокие и самые низкие ноты!