Первый Блицкриг. Август 1914
Шрифт:
В то же самое время были отданы распоряжения о выполнении Генерального плана двойного обхода на следующий день, двадцать шестого августа. На германском левом фланге корпус Макензена, поддерживаемый Беловым, должен был атаковать правый край Самсонова, который вышел к Бишофсбургу, имея кавалерию у Сенсбурга, то есть находился перед озерами, где он должен был соединиться с Ренненкампфом, окажись тот здесь. Но его отсутствие оставляло открытым фланг, который германцы хотели обойти. В центре XX корпус Шольца, теперь поддерживаемый дивизией ландвера и 3-й резервной дивизией генерала фон Моргена, должен был возобновить бой, который он вел накануне. На правом фланге,
Все приказы были разосланы до полуночи двадцать пятого августа. На другое утро, в день начала главного сражения, Людендорфа чуть не хватил удар, когда авиаразведка донесла о движении Ренненкампфа в сторону Самсонова. Хотя Гинденбург был уверен, что 8-я армия «может без малейшего колебания» оставить против Ренненкампфа только заслон, Людендорфа снова охватило беспокойство.
«Проклятый призрак Ренненкампфа висел на северо-востоке как угрожающая грозовая туча, — писал он. — Стоит только ему достать нас, и мы будем разбиты».
Он начал испытывать те же страхи, что и Притвиц, и колебаться, следует ли бросить все свои силы против Самсонова или же отказаться от наступления против 2-й армии и повернуть против 1-й.
Герой Льежа «похоже, немного растерялся», с удовольствием пишет Хоффман, который из всех военных мемуаристов наиболее склонен приписывать собственные слабости своим коллегам.
Даже Гинденбург признает, что «серьезные сомнения» охватили его начальника штаба и что в этот момент, как он утверждает, именно он успокоил Людендорфа. По его словам, «мы преодолели внутренние сомнения».
Новое осложнение возникло, когда штаб обнаружил, что Франсуа, все еще ждавший свою артиллерию, не вступил в бой, как было приказано. Людендорф неукоснительно требовал, чтобы атака началась в полдень. Франсуа отвечал, что исходные позиции, которые, по мнению штаба, были уже заняты, занять не удалось, вызвав тем самым настоящий взрыв недовольства в штабе и, как называет его Хоффман, «весьма недружелюбный» ответ Людендорфа. В течение дня Франсуа удалось протянуть время и дождаться нужного ему момента.
Неожиданный срочный телефонный звонок из Генерального штаба в Кобленце прервал споры с Франсуа. Людендорф, которому и без того хватало беспокойства, взял трубку и приказал Хоффману по параллельному телефону тоже послушать, «чего они хотят». К своему удивлению, он услышал голос полковника Таппена из оперативного отдела Генерального штаба, предлагающего выслать Людендорфу подкрепления в составе трех корпусов и кавалерийской дивизии. Только что побывавший на западном фронте, а до этого работавший над мобилизационными планами, Людендорф, зная до последней цифры необходимую плотность войск на километр наступления, не верил своим ушам.
Выполнение плана Шлиффена требовало использования каждого солдата для того, чтобы усилить правый фланг. Что же заставило Генеральный штаб ослабить фронт на целых три корпуса в разгар наступления? Смущенный, он ответил Таппену, что подкрепления «не особенно» нужны на востоке и в любом случае прибудут слишком поздно для участия в сражении, которое уже начинается. Таппен повторил, что может их все-таки выслать.
Причина этого критического решения крылась в панике, охватившей Генеральный штаб, когда русские начали свое наступление через две недели после мобилизации вместо шести, как рассчитывали немцы. Но решающим фактором, как сообщает Таппен, была «великая победа» на французских границах, «породившая в Генеральном штабе мнение, что решающая битва на западе уже состоялась и была выиграна». Исходя из этого, Мольтке решил двадцать пятого августа, «несмотря на возражения», направить подкрепления, чтобы спасти Восточную Пруссию от русских.
Жалобы беженцев, юнкерские поместья, оставленные мародерствующим казакам, слезные мольбы высокородных дам к императрице спасти семейные земли и сокровища, возымели свое действие. Для того чтобы возбудить чувства и настроить их против русских, германское правительство умышленно распределило беженцев по различным городам и в конечном счете само себя напугало.
Председатель восточнопрусского бундесрата прибыл в Генеральный штаб просить о защите родины.
Управляющий Круппа писал в своем дневнике двадцать пятого августа: «Люди повсюду говорили: «Ба, да русские никогда не закончат своей мобилизации… Мы можем еще долго обороняться».
Но сегодня все думают по-другому, и уже слышны разговоры об оставлении Восточной Пруссии».
Кайзер был глубоко озабочен. Молотке сам всегда волновался по поводу слабой обороны на востоке, поскольку, как он писал перед войной, «все успехи на западном фронте ничего не будут стоить, если русские придут в Берлин».
Два из тех корпусов, которые он отзывал теперь с Западного фронта, участвовали во взятии Намюра на стыке между германскими 2-й и 3-й армиями, и теперь, после падения бельгийской крепости, генерал Бюлов заявил, что может обойтись без них. Вместе с 8-й кавалерийской дивизией они были сняты с позиций двадцать шестого августа и походным порядком — бельгийские железные дороги были разрушены — дошли до ближайших германских железнодорожных станций, чтобы «как можно скорее» отправиться на Восточный фронт. Третий корпус прибыл уже на станцию в Тьонвиле, когда осторожные голоса в Генеральном штабе заставили Мольтке отменить свой приказ.
А в тысяче трехстах километрах на восток генерал Самсонов готовился возобновить бой двадцать шестого августа. На его правом фланге был VI корпус генерала Благовещенского, вышедший на отведенную позицию для встречи с 1-й армией у озер, но Самсонов оставил этот корпус в некоторой изоляции, выдвинув основные силы своей армии западнее. И хотя это уводило его дальше от Ренненкампфа или, вернее, от того места, где тот должен быть, направление было выбрано правильно, думал Самсонов, чтобы встать между Вислой и германцами, отступавшими, как предполагалось, на запад. Целью Самсонова была линия Алленштейн — Остероде, где он мог оседлать главную германскую железную дорогу и откуда, как информировал Жилинского двадцать третьего августа, «будет легче наступать в сердце Германии».
Уже было очевидно, что его измученные и полуголодные солдаты, которые, спотыкаясь, едва добрели до границы, вряд ли годились для боя, не говоря уже о марше в сердце Германии.
Продовольствие не поступало, солдаты съели неприкосновенный запас, деревни были покинуты, сено и овес не убраны, мало что можно было достать для людей и лошадей. Все командиры корпусов требовали остановки. Офицер Генерального штаба доносил в штаб Жилинского о «мизерном» продовольственном обеспечении войск. «Не знаю, как еще солдаты выдерживают. Необходимо организовать реквизицию». Находившийся в Волковыске в трехстах километрах по прямой от линии фронта, а по железной дороге еще дальше, Жилинский был слишком далек, чтобы обратить внимание на эти донесения. Он все так же настаивал на продолжении наступления Самсонова, «чтобы встретить врага, отступавшего перед генералом Ренненкампфом, и отрезать его от Вислы».