Первый долг
Шрифт:
Две семьи.
Один контракт.
Я уже подписал, заняв внизу полстраницы.
Нила подняла взгляд, абсолютно напуганная.
— Ты не серьезно же. Ты… ты...
Я напрягся.
— Осторожнее выбирай слова. Подумай о том, как больно будет, если ты вновь оскорбишь мое психическое здоровье.
Она сглотнула поток слов, который так и грозился вылететь изо рта.
— Я не подпишу
Я наклонил голову.
— Ублюдок? Интересный выбор слова.
— Не нравится это слово? Как насчет придурок? Убийца? Насильник?
Я влепил ей еще одну пощечину, упиваясь равным жжением, которое мы разделили.
Боль рождает боль. Удовольствие рождает удовольствие.
Забавно, как два эти состояния дополняли друг друга.
— Я соглашусь с «ублюдок» и «придурок», но ни за что не соглашусь с «насильник». Разве я пытался взять тебя? Заставлял тебя? И я не убийца.
Ее глаза засверкали, а пальцами она терла щеку.
— Ты сознательно блокируешь то, что произошло после Первого Долга, или ты настолько больной на голову, что можешь помнить только то, что тебе удобно?
Больной на голову.
Я медленно провел рукой по волосам. У меня было полное право наказать ее. Я раз за разом предупреждал ее.
— Объясни мне, Джетро. Ты утверждаешь, что ты не убийца... пока что. Но именно ты нанесешь смертельный удар, так? Ты как-то говорил об этом. Только если ты, конечно, не струсишь и не заставишь папочку сделать это. Или, может быть, бедного Кеса. Убьет ли он меня? Правда ли он больше мужчина, чем ты? Чтобы убить семейную зверушку, когда она больше не нужна?
Моя челюсть заболела от того, как сильно я стиснул ее.
— Правда хочешь знать?
«Ты уже докопалась до правды».
Мысль ярко сверкнула, почти так же ярко, как ее щека.
— Нет, я уже знаю. Чем воспользуешься? Разделочным столом? Острым лезвием или тупым? — сила и желание бороться в ее голосе внезапно исчезли за всхлипом. — Как ты будешь жить после того, как моя кровь замарает твои идеальные ботинки?
Комната заполнилась печалью, стены давили на нас ужасным будущим.
С жутким воплем она согнулась пополам, схватившись за живот, как будто ее душа пыталась выбраться наружу.
— Объясни мне, Джетро, если у меня ограниченное количество времени, зачем проходить через этот абсурд, заставляя меня подписать это? — она трухнула бумагой перед моим лицом. — Что это вообще? У этого есть название? Возможно. «Мучение Уивер»?
Ее разумность испарялась с каждым слогом.
Я стоял уверенно, отчаянно хватаясь за свой лед внутри. Но в этот момент, я чувствовал боль. Я пробовал ее слезы. Жил ее печалью.
Мои руки сжались в кулаки. Название, которое я дал, было бездумным в то время, но теперь я видел,
«Не говори этого».
Воздух в комнате замер, ожидая, когда я заговорю.
Наконец, я сознался:
— Священный Обет.
Она полуфыркнула-полухихикнула, прежде чем, казалось, все поняла, и это сокрушило ее.
— Ты сделал это нашими клятвами? Тайными, священными клятвами брачных уз?
Прежде, чем я мог ответить, она покачала головой и упала передо мной на колени. Пока она раскачивалась, горячие слезы упали на контракт, смешиваясь с чернилами и превращая их в огромные завитки черного.
Она сама подала мне идею. В конце концов, технически мы были женаты. Нас вырастили друг для друга, нам было предначертано свести друг друга с ума. Это была наша судьба. Наша гребаная доля.
Ее смех перемешался с рыданиями. Звук буквально разрывал сердце. Я заставил свое тело стоять на месте, пока она свернулась клубочком на полу.
— Это по-настоящему. Это... это не кошмарный сон. Это реальность!
Слезы ручьем бежали из ее глаз, все быстрее и быстрее, затем она задержала дыхание и начала задыхаться. Она глотала воздух и рыдала, и глотала вновь.
— Так нечестно. Я х-хочу д-домой...
Я никогда не видел, чтобы кто-то так полностью терял самообладание.
Это было не только из-за документа. Это было из-за того, что она не позволяла себе чувствовать. Она не отпустила прошлое. Она не осознала, что это ее будущее, и невозможно повернуть назад — независимо от того, как сильно она убеждала себя в обратном.
Так она выживала — притворяясь, что это нереально, что все каким-то образом исчезнет?
Все пробилось наружу, сотрясая ее тело от горя.
Я возвышался над ней, не желая видеть такую слабость. Презирая то, что сломил ее. Но в то же время, я стоял, защищая ее уязвимость, стоял на страже, удостоверяясь, что она могла дать слабину.
В каком-то смысле я точно знал, как она чувствовала себя. Мы оба были прикованы к будущему, которого не хотели, и ни один из нас не мог отказаться от него.
Я не прикоснулся к ней. Не мучил ее.
Я позволил ей выплеснуть ее опасения и очистить свои мысли.
Я просто позволил ей плакать.
Пока каждая капелька падала на ковер, я понял, что, черт подери, завидую. Я завидовал, что она так легко могла очиститься. Так просто показать эмоции, зная, что она легко могла взять себя в руки вновь.
Прошло полчаса или, возможно, десять минут, но медленно слезы Нилы остановились, и ее дрожащее тело погрузилось в тишину.
Ночь была полностью испорчена. У меня больше не было желания заставить ее подписать или вести войну. И, определено, у меня не было энергии быть безжалостным.