Первый особого назначения
Шрифт:
— Ты, Степан, так и будешь всю дорогу со мной в прятки играть?
Вот тебе и на!
— А что это за чемодан у тебя? — полюбопытствовал дедушка, когда Степка сконфуженно зашагал с ним рядом.
Тут настала Степкина очередь торжествовать.
— Это же ваш чемодан, дедушка Арсений! Не узнали?
— Мой? — в голосе деда было изумление, и Степка залился счастливым веселым смехом.
— Ага, ваш. Я его отнес в мастерскую к Грише, к глухонемому.
— К глухонемому? В мастерскую? Ничего не пойму. — Дедушка взял чемодан и стал внимательно его осматривать. — Скажи ты! Верно ведь, мой. Вот и царапина на крышке. А починено здорово. Прямо замечательно! Ну, а деньги ты где взял?
—
— Подарок? А как же он сказал, если глухонемой?
— Руками. Я, дедушка, с ним запросто разговариваю. Выучил. Вот, например, смотрите! — Степка повертел пальцами. — Что я сказал?
— А кто же тебя знает?
— А я сказал: «Доброе утро, дедушка».
— Ишь ты! Выходит, немецкий ты учить не учишь, а язык глухонемых освоил. Небось по немецкому сегодня опять тройку схватил?
— Нет, дедушка, сегодня не вызывали, — сказал Степка и, чтобы поскорее избавиться от неприятного разговора, стал рассказывать о предстоящей маевке в лесу. — Костер зажжем! Картошку будем печь! На весь день поход, дедушка! Здорово, правда?
— Да, хорошо, — задумчиво согласился дед и вздохнул. — У нас, помню, Степан, тоже маевки были. Конечно, не такие, как ваши. Тайком собирались, по одному сходились в лес, на поляну поглуше, где тропинок нет… Закуски с собой брали, гармошку, балалайку. На фабрике мастер у нас работал, краснодеревщик, Яша Кузнецов. Лихо на балалайке играл. А столяр Федор Никитич Калинкин — на гармошке. Я тогда еще мальчонкой был, а все помню.
Дедушка замолчал и снова вздохнул.
— А что у вас там было, на маевках? — спросил Степка.
— Ну, что… известно. Речи говорили. Листовки читали запрещенные. Нам их из Петрограда агитаторы привозили. А полиция за нами, Степан, гонялась! Только у нас-то для полиции подарок был припасен. Водка. Бутылок десять-пятнадцать мы с собой брали. В двух-трех — водка, а в остальных — вода. Вот однажды собрались мы Первого мая на поляне. Только расположились послушать агитатора, а тут свистки по лесу: «Р-разойдись!..» Бегут пристав и городовой. Ну, сделали, как задумали, — агитатора в кустах спрятали; на траву бутылки, закуски; гармошка заиграла. Яша по струнам ударил… Подбегают пристав с городовым: «Что за сборище?» А мы им: «Пикник, ваше благородие». И сразу — полные стаканы «смирновки» одному и другому. Как тут откажешься? Выпили они, покрякали. И мы пьем. Только воду. Налили по второму, потом по третьему и так бедняг накачали, что свалились они под куст и захрапели оба. Ну, а мы потихоньку собрались и поглубже в лес, на другую поляну. И агитатора послушали и песню спели. «Замучен тяжелой неволей». Пели тихо, вполголоса. И разошлись по одному, по два. А про гостей наших совсем забыли. Вспомнил про них Федор Никитич, когда мы с ним и с Яшей уже в город вошли. Да и как не вспомнить! Тучи на небо наползли. Дождь начал накрапывать. И грянула первая майская гроза. А их-то, полицейских… — Дедушка хитро подмигнул Степке и толкнул его локтем в бок. — Их-то, оказалось, так дождиком прохватило, что домой вернулись, нитки на них сухой нет… И ведь жаловаться не пойдешь — начальство взгреет: зачем напились до одурения!
Дед хохотал, вспоминая, как шли по городу мокрые полицейские. Смеялся и Степка.
— Дедушка Арсений, вот бы вы с нами на маевку в лес пошли! — сказал он.
— Зачем же это? — удивился дед.
— Ребятам рассказать, какие раньше маевки были. Знаете, как интересно! К нам в школу один раз летчик приезжал, Герой Советского Союза. Про войну рассказывал. Ух, и интересно было!
— Да я бы, конечно, пошел, Степан, — сказал дедушка Арсений. — Только ведь мне в Москву, домой пора. Вот я уж билет купил. Ездил на вокзал. Послезавтра уезжаю. Заждалась меня, поди, моя Надежда. Так что на маевку с вами в другой раз схожу. Да и мало ли тут, в городе, стариков рабочих, которые о том же самом могут рассказать!
Степка остановился пораженный. А потом сорвался с места, подбежал к деду и принялся тормошить его, дергая за рукава:
— Не уезжайте, дедушка! Еще поживите!
Дед ласково гладил его по голове.
— И сам бы рад, Степушка. Я бы и навсегда тут остался. Город-то как-никак мой родной… Да Надежда у меня старая москвичка. Не может она без Москвы. Надо ехать. Погостил, и хватит…
Степка вздохнул. Пока шли к дому, он шагал, сумрачно опустив голову.
— Да ты не горюй, Степан, — успокаивал его дедушка Арсений. — Я ведь не навсегда уезжаю. Приеду еще…
Дверь квартиры Степка отпер своим ключом. На вешалке в коридоре висел серый плащ отца. По случаю субботы отец вернулся домой рано. Степка распахнул дверь в комнату и замер на пороге. За столом сидел тот самый незнакомец, который три дня назад на телеграфе расспрашивал Степку о глухонемом мастере.
Глава седьмая
— Здравствуйте, — неловко кивнув головой, поздоровался Степка и насупился.
Он видел, как глаза незнакомца округлились от удивления, а белесые брови поползли вверх.
— Это что же, сын ваш, Егор Павлович? — спросил он.
— Сын, — повернувшись вполоборота и оглядев Степку, с гордостью ответил отец.
— Вот как, вот как… — замигав, проговорил незнакомец. — Большой уже…
— В шестом учится. Да уж считайте, в седьмом. Что тут и учиться-то осталось!
Чувствовалось по голосу отца, что он относится к незнакомцу с большим уважением. Но Степке этот человек почему-то был неприятен. Раздеваясь, складывая на угол подоконника учебники и тетрадки, Степка украдкой следил за ним. Прямые темные волосы над высоким лбом незнакомца были зачесаны назад. Без пальто, в пиджаке, он казался сутулее в плечах. На груди двумя рядами пестрели орденские ленточки. Несколько раз Степка замечал, что гость тоже изредка поглядывает на него, и это было ему неприятно.
— Ну, мне пора. Дома ждут. Засиделся у вас, Егор Павлович.
— Остались бы обедать! — радушно пригласил отец.
— Нет, нет, — решительно отказался гость. — Пора домой.
Он оделся и ушел.
— Это кто? — спросил Степка у отца.
— Это? Да наш новый начальник Отдела технического контроля — Николай Максимович Колесников. Всего пятый день работает у нас на заводе. И в городе нашем тоже человек новый. Переехал сюда из Ростова. Заслуженный товарищ, — добавил он, обращаясь уже и к матери и к дедушке Арсению. — Фронтовик. В наших местах воевал. Город этот освобождал от фашистов.
После обеда дедушка лег на диван вздремнуть. Отец собрался зайти к соседу Виктору Трофимовичу Половинкину, мастеру цеха, где он работал. Мать ушла на кухню мыть посуду. А Степка, сняв с гвоздика бинокль и повесив его себе на шею, побежал на улицу.
Двор был пуст. Только из тупичка за сараями выбирались друг за дружкой Гошка Рукомойников и его приятели — Севка и Лешка. Они шли, засунув руки в карманы, и друг с другом не разговаривали — должно быть, переругались, играя в карты.
Спрятавшись в подъезд и подождав, пока они уйдут, Степка помчался во двор дома номер двадцать. Этот двор, широкий, усаженный вдоль забора старыми тополями и кленами, был излюбленным местом сборов многих ребят Садовой. Влетев в ворота, Степка увидел Вовку и Костю. Они по очереди подтягивались на руках, уцепившись за толстую ветку громадного тополя. Когда Степка появился во дворе, подтягивался Костя, а Пончик считал, сколько раз он может подтянуться.