Первый постулат

Желязны Роджер Джозеф

После пожара у нас была еще одна встреча со священником. На этот раз он пришел к мосту с делегацией из десяти последователей, все они были одеты в черные рясы, на головах у каждого был шлем с такой же змееобразной фигурой, как у него. Мы постарались произвести на них впечатление тем фактом, что все люди на этом острове могут умереть, если они не будут сотрудничать с нами, но священник только рассмеялся, словно мы сказали ему то, что он хорошо знал. Затем он сказал: "Лучше умереть, как люди, чем жить,

как морские свинки" - и десять апостолов промычали в знак согласия.

Нас осталось только двадцать два. Отто настаивает на том, что мы еще сможем завершить нашу миссию, если будем держаться вместе, но я не знаю, как долго мы вообще продержимся, даже при условии, что ООН продолжит сбрасывать нам еду и оборудование. Мы боимся, что вирусная пневмония может распространиться среди местного населения, при этом всегда есть шанс, что наш собственный анклав окажется зараженным. Несколько человек уже сообщили о подозрительных симптомах - легкой лихорадке, болях в горле, одышке, - но без нашего оборудования невозможно определить, что из этого можно отнести к психосоматической реакции. Диас считает, что продолжать работу без результатов предыдущих исследований, безо всяких записей, без muertos - просто сумасшествие. Даже если мы сможем возобновить работу лабораторий - даже если ВОЗ сбросит нам достаточно оборудования, чтобы выстроить госпиталь с нуля, островитяне просто придут и сожгут его вновь и, скорее всего, на этот раз убьют нас всех. И по-настоящему ужасно, что мы не в состоянии защитить себя. Диас сказал, что островитяне научились вновь принимать идею смерти (смерть как жертва, смерть как избавление) и таким образом способны убивать, но мы никогда не сможем взять чужую жизнь даже ради самозащиты, потому что жизнь сама по себе стала для нас слишком драгоценной. Все, чему мы научились за последние сорок лет, настроило нас против насилия и оставило нас беззащитными перед лицом насилия. Диас уверен, что ООН не вмешается, даже если островитяне попытаются уничтожить нас. Но, по тем же самым причинам, он думает, что у нас есть шанс ускользнуть от карантина - даже если патрули нас заметят, он не верит, что они смогут выстрелить.

Я не знаю, что думать, Энн. Ходят слухи, что добровольцам могут позволить высадиться здесь, чтобы помочь нам; один из людей Отто утверждает, что детали десанта уже обговаривались по радио. Но ловушка в том, что любому, кто попадет сюда, придется торчать здесь вместе с остальными, пока тайна не будет раскрыта. Не могу представить, что кто-нибудь с большой земли согласится пойти на такой риск. Поговаривают еще, что сам Полсакер может прилететь из Швейцарии, чтобы попытаться восстановить нерушимость своего мира, но я в это не верю. Правда в том, что мы заперты на этом острове, словно инфекционная культура в запечатанном контейнере, при этом мы слишком опасны, чтобы с нами иметь дело.

У Диаса есть своя теория о том, что произошло. Он изложил мне ее прошлой ночью после того, как мы прикончили бутылку текилы. Он считает, что мир пришел в состояние шока, когда Полсакер открыл теорию иммунитета. Правила игры внезапно изменились. Вернее, мы впервые осознали, каковы ставки в этой игре. Смертные люди - люди, которые знали, что, как бы осторожны они ни были, болезнь или "смерть от естественных причин" все равно приберет их, - те люди были вольны почти ничего не опасаться и идти на риск, который сегодня кажется нам преступным или безумным, путешествовать за тысячу миль от дома просто ради перемены обстановки, растрачивать телесные силы ради спортивного интереса, воевать ради славы или принципов, от жадности или даже от скуки, наносить другому смертельный удар во имя Бога или Справедливости, а порой в припадке пьяного гнева. Затем нам дали тин-иммунитет, чарующую перспективу жизни без конца, мира без границ - и мы инстинктивно ответили Оцепенением. Если смерть не что иное, как несчастный случай, которого вполне можно избежать, кто захочет рисковать своей долей в тысячелетии, делая не правильный шаг? Или любой шаг вообще?

Но за определенным пределом начинается ответная реакция, сказал Диас, и где ей еще начаться, как не в Мексике, где люди всегда обожествляли смерть. Он не хочет сказать, что они стремятся отдать свои собственные жизни. Как раз наоборот - он думает, что иммунитет возложил нечеловеческий груз на каждого из нас: "Мы убили Судьбу. Вот почему эти indies так ожесточенно пытаются остановить нас. Они хотят, чтобы им вернули право принимать решения".

Диас собирается бежать сегодня ночью. Он не беспокоится о том, что может вынести с острова вирусную пневмонию. Судя по всем, говорит он, мир, должно быть, ждет чего-то - или кого-то, - способного разрушить чары. Возможно, он прав. Раньше люди, бывало, говорили о "хорошей смерти"; "умереть хорошо" считалось чем-то вроде окончательной проверки человека. Энни, я не знаю, что мне делать. Даже если нам удастся живыми выбраться с этого острова, я никогда не смогу прийти к тебе, пока останется хоть малейшая возможность того, что я являюсь носителем, а мы даже приблизительно не знаем, каков инкубационный период. Затем всегда остается шанс Того, что доктор Стюарт или Полсакер или кто-то еще совершат здесь чудо, пока островитяне оставили нас в покое, но еще более вероятно, что этого не произойдет, и если священник вновь поведет их против нас, это будет конец... О, моя дорогая Энн, я так боюсь и так скучаю по тебе, и я не хочу жить без тебя, но я не хочу умирать. Не хочу сейчас. Не хочу пока. Не хочу никогда.