Первый среди Равных
Шрифт:
— Как, — воскликнул изумлённый чиновник, — вы столь несправедливы к человеку, благодаря которому Франция вскоре получит мир! И вы восхваляете Робеспьера, этого бича человечества!
— Я заколю узурпатора! — прорычал Блондо. — Что же касается Робеспьера, то он нам воистину необходим; проживи он ещё четыре месяца, и мы имели бы подлинный мир!..
Военные власти были так потрясены, что решили, будто перед ними сумасшедший; Блондо немедленно поместили в госпиталь.
Остальные пятеро, хотя в душе
Впрочем, тактика эта не привела к успеху. Даже парламентское красноречие брата первого консула, взявшего их под защиту, не возымело никаких последствий: закон от 3 нивоза VIII года признал их осуждение правильным и окончательным, не подлежащим ни при каких обстоятельствах какому-либо пересмотру.
— Но ведь они все же были освобождены? — спросил де Поттер после паузы.
— Не так скоро и не так просто, — ответил Лоран. — Потребовались новые напоминания и новые петиции… Консулы, в то время стремившиеся доказать общественности свои республиканизм и демократичность, в 1800 году отдали наконец приказ о переводе ссыльных на остров Олерон. На условиях, я бы сказал, парадоксальных. Они должны были жить на свободе, не имели права чем-либо заниматься, но могли получать содержание в виде среднего жалованья унтер-офицера флота.
— В чём же здесь парадоксальность?
— А в том, что жалованье это полагалось лишь в случае, если морские власти захотят его выплачивать — так прямо и значилось в приказе!
— Гм… Это вполне в духе покойного тирана… И что ж, жалованье выплачивалось?
— Разумеется, нет. Ссыльным приходилось побираться, чтобы не умереть с голоду. Как ни странно, но помогли покушения на Бонапарта. После взрыва на улице Никез в 1801 году диктатор решил разделаться с «анархистами». Антонель и Феликс Лепелетье были немедленно схвачены; первого выслали из Франции, второго отправили на остров Ре. Что же касается шестерых, то их всех в конце 1802 года разбросали по разным местам. Буонарроти перевели в Соспело под надзор полиции; Жермену повезло меньше: его отвезли к Кайенну.
— Да, такому не позавидуешь; малярийный климат Гвианы уничтожил многих из ваших славных революционеров; вероятно, и Жермен…
— Нет, ошибаешься: Шарль Жермен был не тем человеком, которого можно так просто уничтожить; ещё во время суда, при произнесении приговора, он воскликнул: «Отправьте меня в Кайенну — я и там буду продолжать проповедь Равенства… Не найду людей — стану проповедовать попугаям!» Вообще, его дальнейшая жизнь, насколько я осведомлён о ней, подобна авантюрному роману. Суди сам: он попал на корсарское судно…
— И не был убит?
— Ничуть; он стал благородным пиратом. Корабль,
— И беднягу тут же вздёрнули на рее?
— А вот и опять не угадал! Красноречивый Жермен настолько поразил англичан идеями из арсенала Равных, что те сохранили ему жизнь. И не только жизнь: находясь в плену, он продолжал заниматься своей «миссионерской» деятельностью.
— Ничего не скажешь, удивительная судьба. И долго он пробыл в плену?
— До 1814 года. Потом в числе других военнопленных вернулся во Францию.
— И продолжал бороться за дело Равных?
— К сожалению, об этом мне ничего не известно.
— Ну а Буонарроти? Уверен, его последующая жизнь была ещё более насыщенна и интересна, чем жизнь Жермена!
Лоран загадочно усмехнулся.
— Буонарроти — это слишком длинная история. О нём расскажу тебе как-нибудь в следующий раз…
Он неоднократно собирался отнести рукопись в издательство, но всё почему-то медлил.
Перечитывал снова и снова целые главы и отдельные страницы. Некая мысль тревожила его.
Наконец, так ничего и не решив, рискнул с благословения хозяйки пригласить братьев-эмигрантов и бельгийских демократов, дабы прочитать им всё от начала до конца.
Это было ему необходимо, чтобы утвердиться в задуманном.
Впервые за время брюссельской жизни Лорана в его маленькой квартирке было людно. Впервые многие из его брюссельских знакомых увидели это таинственное обиталище таинственного человека.
Гостиная Лорана с трудом вместила приглашенных. Он позвал всех, чьё мнение было ему интересно. И сожалел, что не все смогли прийти.
Великий Давид, с которым Лоран не раз беседовал в его мастерской, Давид, сам бывший участником и творцом событий, упомянутых в рукописи, не дожил до этих дней.
Старый Вадье был при смерти.
Хитрый Сиейс, несмотря на то, что Лоран обучал его внучатых племянниц математике и музыке, вежливо, но твёрдо отказался присутствовать при чтении: он догадывался, что лично ему это чтение ничего приятного не обещает.
Барер примчался и, конечно же, присутствовал на всех вечерах — а чтение растянулось на шесть вечеров — и, конечно же, был самым многословным из всех выступавших.
Центральной фигурой среди приглашенных был де Поттер.
Вместе с ним явились несколько видных бельгийских демократов, в том числе братья Деласс.
Сара из скромности отказалась участвовать в обсуждении. Она слушала, находясь в соседней комнате.
Вечер шестой и последний растянулся на всю ночь: в этот вечер, сложив прочитанную рукопись, хозяин дома попросил гостей высказаться.