Первый закон. Трилогия

Аберкромби Джо

– Благодарю тебя, практик Секутор, – проговорил Глокта. – Ты можешь идти.

Наставник, задумчиво поглаживая бакенбарды, глядел, как Секутор идет к двери. Лицо Калина постепенно обретало свой обычный красный цвет.

– Конфисковано у Реуса, – объяснил Глокта. – Теперь это, разумеется, собственность короны. Я подумал, что должен отдать деньги вам как своему непосредственному начальнику, дабы вы передали их в казначейство.

«Или купил себе новый стол еще больше прежнего, жирная ты пиявка».

Глокта наклонился вперед, положив руки на колени.

– А в ответ

на все обвинения вы можете сказать, что Реус зашел слишком далеко, что его поведение вызывало вопросы и пересуды и что пришла пора подать пример. В конце концов, мы ведь не можем допустить, чтобы люди решили, будто мы совсем ничего не делаем. А теперь крупные гильдии занервничают и станут держаться скромнее. – «Они занервничают, и ты выжмешь из них солидную прибавку». – И наконец, вы всегда можете сказать, что во всем виноват я, безумный калека. Валите все на меня.

Глокта видел, что наставнику это предложение пришлось по душе. Калин пытался не выдать своих чувств, но при виде такого количества денег его бакенбарды аж встопорщились.

– Ну хорошо, Глокта. Хорошо. Будь по-твоему. – Калин протянул руку и осторожно прикрыл крышку ларца. – Но если тебе снова придет в голову что-либо подобное… поговори сперва со мной, ладно? Не люблю сюрпризов.

Глокта неловко поднялся на ноги, прохромал до двери.

– Ах да, и еще одно!

Глокта настороженно повернулся. Калин сурово взирал на него из-под своих больших пышных бровей.

– Когда я пойду на встречу с торговцами шелком, мне нужно иметь при себе признание Реуса.

Глокта широко улыбнулся, открывая зияющую дыру на месте передних зубов.

– С этим не возникнет проблем, наставник.

Калин не ошибся: Реуса нельзя было отпускать в таком состоянии. Губы обильно кровоточили, бока покрывали быстро темнеющие кровоподтеки, голова свесилась набок, лицо распухло до неузнаваемости.

«Говоря коротко, он выглядит точь-в-точь как человек, готовый подписать признание».

– Сомневаюсь, что тебе понравились последние полчаса, Реус. Очень сомневаюсь, что они тебе понравились. Возможно, это были худшие полчаса в твоей жизни, хотя не могу утверждать наверняка. Однако я сейчас размышляю над тем, что еще мы можем тебе предложить, и понимаю одну печальную истину… Видишь ли, прошедшие полчаса были наилучшими. По сравнению с тем, что тебя ждет впереди, – это просто светская беседа! – Глокта наклонился, и его лицо оказалось в нескольких дюймах от кровавой каши, в которую превратился нос Реуса. – Практик Иней – девчонка рядом со мной, – шепнул он. – Безобидный котенок! Когда, Реус, тобой займусь я, прошедшие полчаса ты будешь вспоминать с тоской. Будешь умолять, чтобы я снова позволил тебе провести полчаса с моим практиком. Ты меня понимаешь?

Реус не издавал ни звука, не считая сипения, с которым воздух проходил через его сломанный нос.

– Покажи ему инструменты, – прошелестел Глокта.

Иней шагнул вперед и драматическим жестом раскрыл полированную коробку. Это была мастерски сделанная вещь, настоящее произведение искусства. Как только крышка откинулась, множество находившихся внутри маленьких

лотков приподнялись и разложились веером, выставляя на обозрение инструменты Глокты во всем их зловещем великолепии. Здесь были ножи всех размеров и форм, иглы изогнутые и иглы прямые, бутылочки с маслом и кислотой, гвозди и шурупы, тиски и клещи, пилы, молотки и стамески. Металл, дерево и стекло сверкали, отполированные до зеркального блеска и заточенные убийственно остро. Большая багровая припухлость почти полностью закрывала левый глаз Реуса, но своим правым глазом пленник завороженно уставился на открывшуюся ему картину. Назначение одних инструментов было до ужаса очевидным, назначение других – пугающе неясным.

«Хотел бы я знать, чего он боится больше?»

– Кажется, у нас шла речь о твоем зубе, – промурлыкал Глокта. Глаз Реуса дернулся, переместившись на говорившего. – Или, быть может, ты предпочтешь сознаться?

«Он мой, он уже доходит. Ну же, сознавайся, сознавайся, сознавайся…»

Раздался резкий стук в дверь.

«Да черт бы их всех побрал еще раз!»

Иней приоткрыл щелку, послышался быстрый шепот. Реус облизнул вздувшуюся губу. Дверь закрылась, и альбинос наклонился к уху Глокты.

– Эфо арфи-экфор.

Глокта застыл.

«Денег не хватило. Пока я ковылял обратно от кабинета Калина, старый паскудник докладывал обо мне архилектору. И что же, со мной все кончено? – При этой мысли он ощутил некое позорненькое возбуждение. – Ладно, но прежде я позабочусь об этой жирной свинье».

– Скажи Секутору, что я сейчас приду.

Глокта повернулся было к пленнику, но Иней положил большую белую ладонь на его плечо.

– Еф. Эфо арфи-экфор. – Иней показал на дверь. – Фам. Шейчаш.

Глокта ощутил, как у него подергивается веко.

«Здесь? Но зачем?»

Он с трудом поднялся, ухватившись за край стола.

«Быть может, это меня найдут завтра в канале? Мертвое, раздувшееся тело… Опознать его не будет никакой возможности».

Единственной эмоцией, которую он испытал при мысли об этом, была дрожь тихого облегчения.

«И никаких больше лестниц».

Архилектор инквизиции его величества стоял в коридоре за дверью. Его длинный белый камзол, белые перчатки, копна белых волос были столь ослепительно-чисты, что засаленные стены за спиной казались бурыми. Архилектору перевалило за шестьдесят, но в нем не чувствовалось даже намека на дряхлость. Стройный, гладко выбритый, тонкокостный, он поддерживал свое тело в идеальном состоянии.

«Выглядит так, словно никогда ничему не удивляется».

Они уже встречались однажды, шесть лет назад, когда Глокта вступал в ряды инквизиции. С тех пор архилектор Сульт, один из самых могущественных людей Союза, ничуть не изменился.

«Один из самых могущественных людей мира, если уж на то пошло».

За спиной Сульта, как гигантские тени, маячили два огромных молчаливых практика в черных масках.

Когда Глокта вышел из комнаты, на лице архилектора появилась сухая улыбка. Она означала многое, эта улыбка: немного презрения и немного жалости, тончайший намек на угрозу. Все, что угодно, кроме веселья.