Пес бездны, назад!

Разумовская Анастасия

Псы бездны ничего не боятся. Никого не жалеют. Не… он это всё знал.

«Прекрасны поля, ещё прекраснее леса, одетые в летний наряд…» — звучал тихий детский голосок в его голове, а Эйю казалось — отовсюду. К гимну присоединялся второй, за ним третий ребёнок. И надо было срочно кого-то убить, долго и мучительно, чтобы криками заглушить эти робкие голоса, чтобы чужой кровью затопить в себе страх.

И боль.

Но псам бездны не бывает больно.

— Ненавижу детей! — зарычал Эй.

Он вышел к Петропавловке и замер,

угрюмо созерцая мощные стены бастионов. Крепость, выстроенная по всем правилам оборонительной науки. Крепость, прославившаяся не доблестью. Он чувствовал смрад сходивших с ума узников, чувствовал пепел женщины, облившей себя маслом. А сейчас они ходят туда и фотографируются. Смеются и едят сосиски в тесте среди куртин, угрюмо наблюдающих за ними. Понаставили везде забавных зайцев. Но Пса не обмануть. Он всегда чует смерть, как ни прячь её под афишами и яркими плакатами. Сломанные жизни, сломанные судьбы, страдания и разбитые надежды.

Часы на соборе пробили три.

— Мне нужно кого-нибудь убить, — устало прошептал Яша. — Или я сойду с ума.

Бездна манила и звала. Она нуждалась в нём, но она была слепа. Мать, пожирающая своих детей. И сейчас бездна настороженно принюхивалась к своему псу. Это пугало его. Раненных добивают. Больных добивают. Слабых сбрасывают с борта в море…

И вдруг Пёс понял, что ему делать. Усмехнулся.

Что ж… В эту ночь он всё же позабавится. Бездна получит свою жертву и перестанет вглядываться в него слепыми глазами.

Эй вернулся на Кронверкский проспект, повернул мимо серого дома с глупыми аистами на стенах, подошёл к припаркованному автомобилю и скользнул в наружное зеркало заднего вида. Машина дёрнулась, коротко пиликнула, но тотчас передумала блажить.

Как прекрасен Первомир с его страстью к зеркалам!

И как же Пёс бездны ненавидел эти самые зеркала. Он мчал, постукивая когтями и прижав уши, по зеркальному коридору, чувствовал, что шерсть на загривке стоит дыбом. Волк боялся, что останется в стекле навсегда. А прошлое заточение усиливало его первобытный ужас. Понимал, что его страх иррационален: теперь, когда есть маяк, зеркальная магия не сможет удержать Эйя, но кровь стыла в жилах вопреки доводам рассудка. И, конечно, в этот раз всё зверь благополучно выпрыгнул из зеркала аккурат в нужном месте.

Тёмная комната. В окно бьёт свет фонаря, и на светлых стенах криворукими ведьмами пляшут тени ветвей. С низкого топчана свесилась нога с неожиданно длинными для ступни пальцами и криво обрезанными ногтями. Запах дешёвых сигарет смешался с запахом дешёвого алкоголя и провонял всё: обои, мебель, постеры, постель.

Волк чихнул. Подошёл, сел, постукивая хвостом о ламинат и вывалив язык. С языка капала слюна, и жизнь удалась.

— Ну, привет, — весело осклабился хищник. — Доброго утра добрым людям.

— А? Что?

Голова со смятым кудрявым чубом поднялась с подушки, уставилась на видение мутным взглядом.

— Говорила тебе мама: не ложися на краю. Вот, я пришёл.

И клацнул зубами. А потом улыбнулся во всю пасть.

Парень вскочил на постель с ногами, заорал и швырнул пустой бутылкой в хищника. Волк поймал стеклотару, сжал челюсти и радостно выплюнул осколки.

— Давай ещё. А когда бутылки закончатся, я стану хрустеть твоими косточками. Сладкими-сладкими косточками. Начну с ног…

— Ты… ты мне снишься!

— Да ладно? Что наша жизнь, как не сон кого-то большого и отчаянно тупого. О, ты описался? Фу, совсем как маленький! Алкоголизм до добра не доводит, да. Но спасибо. Терпеть не могу откусывать их, когда внутри — моча…

Жертва рухнула на колени, протянула дрожащие руки:

— Нет, нет, пожалуйста, не надо…

— «Витэль, отпусти меня, — пропищал волк, уродливо искажая голос. — Пожалуйста!» Не переживай, я тебе заплачу, малыш. От тебя не убудет… Ну, ладно, вру. Убудет. Но совсем немножко.

— Я не Витэль…

— Знаю, вкусненький, знаю.

Добыча посмотрела на хищника диким, полубезумным взглядом, швырнула несвежую подушку в зубастую морду и кинулась из комнаты. Хлопнула дверь туалета, и чуткий слух зверя уловил щелчок задвижки. Волк, посмеиваясь, направился за добычей.

Серьёзно? Ты, словно мальчик, веришь в чудеса? В снежного человека, в деда Мороза, в то, что вот эта хлипкая преграда остановит Пса бездны?

Какие люди всегда наивные!

Хорошее настроение стремительно возвращалось к нему. Внутренняя бездна вытесняла внешнюю.

* * *

Бертран мерил шагами садик у психоневрологической клиники. Потом сел на скамейку, опустив руки локтями на колени. Его душу раздирали страх и ненависть. Страх за жену, ненависть к тому подонку, который так напугал её. У Кота было не так много времени, чтобы разобраться во всём произошедшем. Надо было ехать, снова, но… Как оставить Майю одну?

Мужчина стиснул кулаки. Нелепо чувствовать себя настолько беспомощным.

— Где ты, сволочь, бездна тебя побери? — прошипел он.

— Кот…

Бертран оглянулся, подбежал к выходящей жене, взглянул вопросительно. Она сама обняла и прижалась к нему.

— Мне выписали курс, — сообщила тихо. — Давай поедем в Павловск? Хочу погулять по парку… Потом в аптеку зайдём.

Всю дорогу Майя подавлено молчала, и только на тропинках пейзажного парка вернулась к теме:

— Я всегда считала Сергея просто мерзавцем, но… Понимаешь, он ушёл через зеркало.

— Тебе не могло… ну… показаться?

Он заботливо взял жену под локоть. Падали золотые и алые листья. Любимая осень, любимый павловский парк, бескрайний, запутанный, полный неожиданностей. Созданный гением Пьетро Гонзаго, он казался причудой природы, а не делом рук человека. Здесь привольно гулялось и дышалось тоже свободно.