Пёс Дождя
Шрифт:
Знакомо заскрипела калитка в воротах. Орк приготовился шагнуть в утреннюю прохладу школьного двора.
– -Передай, пожалуйста!
– остановила его просьба гнома.
В коричневой лапке он протягивал листок. Не говоря ни слова, орк взял записку.
– -Тому парню...
– начал, было, гном.
– -Его зовут Доджет, - кивнул головой орк.
– -Скажи, что это от Гиви!
– попросил гном.
Орк снова кивнул.
– -Удачных дорог!
– попрощался он, перешагивая порог.
Утро встретило его хрустом ракушек под ботинками, неярким светом звезд высоко в небесах, и запахом травы, особенно сильным летними ночами. Йоки зашагал знакомой дорогой, туда, где спит его группа. И его Рикки, которая ничего не узнает о том, чем он занимался этим днем. Это решение пришло только что. Лгать противно, но можно ли считать ложью то, о чем молчат? Нельзя любить двоих, но нельзя любить и лгать. Рорх был прав, когда хохотал над ним. Пока он не умеет любить. Ну что же, зато он умеет ждать! И его ждет девушка, которую он должен научиться любить. И всегда с ним будет память о другой. Той, что нечаянно показала ему, что любовь это не только сплетение тел, но и что-то другое. Что-то, что ему ещё только предстоит понять.
Йоки глубоко вздохнул и побежал по дорожке, из скрипа ракушек под ногами, из ровного ритма сердца, из ветра бьющего навстречу бегущему орку, рождались воспоминанием строчки древнего поэта. Такого древнего, что забылось его имя, но строки, шепчущие сквозь века, жили и должны были жить пока существует мир:
Синий плеск одиноких теней на полу,
Свет луны осторожно ползет по стеклу,
То вдруг яркий палящий полуденный свет.
Кто возьмется сказать - это явь или бред.
Кто возьмется учить, как же надобно жить.
Объяснил бы, кто добрый, как надо любить.
И не шамкая правдой святой и добром,
А сказал, как о чем-то до боли простом.
И о чем нас тоска изъедает в ночи,
По кому вечно катятся слезы свечи,
Чем нас песня любви так за душу берет,
И зачем же живет кто так скоро умрет.
Но еще не пора...
Будет дней перебор.
Будет жизни игра,
Будет дум разговор.
Будет солнце влюбляться в усталый прибой,
Будут слезы катиться живою водой,
Будет ветра вперед уноситься поток.
Будет тихо кружиться прощанья листок.
Будет правда босая стоять на ветру,
И растает свеча, догоревши к утру.
Будут лица стираться, чтоб вновь проступать,
Будут кони далеким галопом стучать,
Будет пьяно-похмельным последний закат,
А рассвет будет чист... Чем же он виноват?
Новый рассвет вставал над миром. Чистый и свежий - рассвет нового дня. Дня, навстречу которому бежал орк в черной форме с серебристыми молниями, орк мечтающий научиться любить...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЕНЬ ГНЕВА
О, город слез! О, кровь и гнев!
Клевретство, мятежи, нужда.
Ликует всяк, чужое съев,
Все как везде, все как всегда.
Привычный вид, извечный лад.
Воистину, роптать грешно:
Обычные дела животных,
Не Бог весть что...
(c)Михаил Щербаков.
I
Мячик цвета зрелого эльфийского яблока исчез в левой лапе бедолаги Лурри и сей момент оказался в корзине, стоящей рядом с орком. Он сидел на полу в позе древнего мудреца дай-джигу, и той же лапой судорожно схватил летящий вслед оранжевому мячику красный, как закатное солнце, резиновый "снаряд". Йоки невольно улыбнулся, когда казарму наполнил разочарованный вой Лурри:
– -Опяяяяять!
Энрике сидела на койке, уютно поджав под себя ногу. Она нежно улыбнулась и проворковала:
– -Не опять, а снова!
Лурри, тяжело вздохнув и всем своим видом выражая усталую обреченность замученного работой пейзанина, медленно поднялся, подхватил свою корзинку и тяжело потопал к Энрике.
– -Веселее, Лурри!
– подбодрил его Йоки.
– -Веселее, Лурри! Еще каких-нибудь пару циклов - и твой тупой кочан научится управлять твоими кривенькими граблёшками!
– утешительно пробормотал Ларс, с отвращением проглотив ещё одну рюмку воды.
– -Пей-пей, не отвлекайся, водохлеб кочерыжкин!
– огрызнулся Лурри, шумно пересыпая мячики из своей корзинки в корзинку Рикки. И вновь побрел на прежнее место, своим понурым видом и плетенной из лозы корзиной напоминая Йокериту сеятеля с банковского билета в десять империалов.
– -Он не "кочерыжкин", он "рюмашкин"!
– поправил беднягу Лурри Йенс с той бездной ехидства в голосе, которая положена по статусу вечному чемпиону казармы по рюмашкам.
Йоки задумчиво оглядывал свою группу. Час перед отбоем - час на отдых. Тот самый час потехи, выделенный мудрым Уставом из времени для дела.
В углу, за доской с рюмашками, скорчились коротышка Йенс и здоровяк Ларс. Парочка весельчаков как всегда выясняла, в кого влезет больше воды, играя в поддавки. Йоки поморщился - не любил он такого извращения над благородной игрой, но с другой стороны: "чем бы дети ни тешились", как говорят мудрые мамаши. Рядом с питаками сидела команда болельщиков, наслаждавшихся мучениями Ларса, который, хрипя и булькая, с трудом заглатывал в себя очередную порцию воды.
– -Не лопни, деточка!
– отреагировала на звуки Ларсовой отрыжки Рикки; подождав, пока Лурри вновь утвердится на полу, она поудобнее устроила свою корзинку и спросила:
– -Малютка Лурри, готов?
"Малютка" Лурри, кося глазом на угол, где булькала, наливаясь во вновь расставленные фигуры, вода, просительно проныл:
– -А может, хватит на сегодня? А?
Рикки голоском заботливой мамочки, что-то втолковывающей непонятливому малышу, объяснила:
– -Вот когда наш малютка Лурри все мячики поймает, тогда он пойдет в рюмашечки играть!
– и скомандовала:
– -Оранжевый - левая лапа, красный - правая!
И тут же швырнула мячик в Лурри.