Пес и его поводырь
Шрифт:
— Конечно.
— Нет, правда?
— Слушай. Ты сама не помнишь ничего. Я спать хочу.
— Ты где был?
— Где был, там меня нет. Выпить у нас есть? Впрочем, я пошел спать. Пока.
Потом она задернула шторы и пришла к нему.
И тогда он опять уснул.
Очнулись они около полудня.
Господин Болотников его, должно быть, обыскался. В отчаяние, наверное, пришел.
А он тем временем с Анной Ивановной отправился на экскурсию. Короткая иллюзия быта. Прошли и церковь, прошли и кафе с названием «Шелковня». Здесь обедала группа и какая-то тетка долго торговалась с официантами. Они присели за столик, выпили чаю с лимоном, более ничего заказывать не стали. Чай в белом бокастом чайничке, вкусный, густой. Если бы Алексей был один, он бы выпил и водки, которую принесли бы в уютном графинчике, грибы бы попросил, клюковки. Клеенчатые скатерти, запростецки все, как в столовке. Это и требуется. Сейчас он не хотел разрушать комфортность и складное построение обстоятельств. Потом был детский парк с качелями и другим кафе — стекляшкой. Ему захотелось и сюда зайти, но совсем недалеко тарахтел автобус.
— Поехали в Ошевенск, в монастырь.
— Да, поехали.
Хмурое небо этого дня глядело на них с недоуменным равнодушием. Алексей сидел у окна, глаза прикрыл, ощущал дорогу, мельтешение бликов на стекле… Они останавливались часто. Вначале у поклонного камня с отпечатком стопы святого, потом был и источник, который находится около озера. В деревне Низ в церковь вошли уже под проливным дождем.
Батюшка в одиночестве отчитывал часы. Анна Ивановна тут же засуетилась со свечками, одну — за упокой и две — за здравие. Николаю Угоднику и Казанской. Сам он постоял просто так, совершенно пустой, вывернутый на такую изнанку, какой в себе и не подозревал. Едва слышная молитва, свечечки, то, что называют полумраком. Кинематограф какой-то. Иллюзион. Он вышел из храма и подождал свою попутчицу на улице. Немного разветрилось, и перед очередным выдохом дождя, перед пеленой тончайшей воздух был чудесен.
По пути к Каргополю дождь опять начался, шел минут пять, и истончился, иссяк, закончился. Мелькнула ненадолго, повисла и уплыла за край леса радуга. Он слушал, вялотекущий рассказ Анны Ивановны. Про беглого рекрута и красивое озеро, про Лядины, где дети ткут половики, делают картины, ткани и игрушки, и про Ошевенский тракт, построенный в пятнадцатом веке без всякой техники. Про неизбежные монастыри и старую дорогу, которой пользуются и по сей день, только немного подсыпая ее песком.
— Ты слушаешь? — спросила она его.
— Ты излагай. Хорошо получается.
— А тебе интересно?
— А то? Потом в «Шелковню» пойдем?
— Пойдем в другое место. Лучше.
— Ловлю на слове.
Дальше пошла неизбежная дурь про снежного человека.
— Несколько лет назад я вырезала из газеты статью о снежном человеке, которого видели у Каргополя. Там раньше были военные части и около одной из них видели снежных людей. Только о них ничего не говорили до тех пор, пока их видели только кавказцы.
— Какие кавказцы?
— Там ингуши служили. Еще какие-то. У нас же в России должны чечены ружья иметь. В Грузии — армяне.
— Ну, примерно так. Теперь иначе.
— Ладно. Я читала статью. Несколько человек пошли на охоту и сидели в глухом лесу, в избушке. Вдруг кто-то стал ломиться в окно. Они подумали, что это медведь. Быстро выбежали на улицу. А снежные люди были уже метрах в пятистах у леса…
Снежным человеком в Каргополе занимался редактор местной газеты Стуков. Он хотел даже организовать экспедицию по его поискам. Однажды он с напарником поехал на рыбалку и их, естественно, нашли мертвыми. Все вещи были на том месте, где остались удочки, а трупы нашли в десятках километров оттуда. Такая вот история.
— А почему, естественно?
— А кому они еще нужны?
— Кроме снежных людей?
— Ну да…
Алексей смеялся долго и заразительно. Ему стало гораздо лучше. Складывался день.
Затем ход ее мыслей и нить рассказа опять плавно перешли на церкви.
— Ладно. Кто еще прославил городок?
— Купец Баранов. Первый правитель Русской Америки. Умер на судне, возвращаясь в Каргополь, и похоронен около острова Ява. Вот какие люди были.
Если прожить здесь год, то можно будет свободно и непринужденно рассуждать о рыбинспекторах и снежных людях на тракте. Открыть кафешку, магазинчик. Забыть все…
Автобус остановился на своем привычном месте. Анна Ивановна потащила его домой, столь определенно и мощно, что сопротивляться было невозможно. А там такое «кафе» произошло…
Выйдя вечером за мороженым и пивом, он в тонких сумерках подошел к своей бывшей школе. Горел свет в окошке сонном, наверное, завуч трудился. Только не школа теперь, а лицей. И номер поменялся. Там, за зданием, должна быть баскетбольная площадка. Обогнув дом своего давнего обитания и познания первого добра и зла, площадку эту спортивную обнаружил. Щиты новые, кольца красные, сеточка на одном надорвана. Город, по большому счету укутался грязью, как одеялом, но там, где нужно, чисто. Он сел на площадке под корзиной, прислонился затылком к стойке, закрыл глаза. Где-то грамоты его, за успехи в спорте и учебе. Наверное, дома. Только дома никакого нет. Родители — на погосте, да и то не на местном. Так получилось. Что с родовыми рамочками и альбомами, он не знал. Это другая жизнь — параллельная, здравая, толковая, кинутая и обманутая. Только возьми какой-нибудь листик или шкатулочку, и нечто возьмет тебя осторожно, прихватит умелыми лапками, приворотное зелье тут как тут, и все… Не в этом спасение. На погостах дорогие холмики. Под ними кости в истлевших или совсем новеньких домовинах. Но надо всем этим небо…
Он направлялся прямиком в преисподнюю. А в огне брода нет. Хотя есть, впрочем, в этом и свои положительные стороны. Полное отсутствие иллюзий.
На многих торговых точках его родного города, которые остались на прежних местах и даже не сменили ориентацию, появились свежие, аляповатые вывески, являющие собой разительный контраст с окружающей действительностью и значительно уступающие в художественном отношении вывескам старым. Более всего от бездарной рекламы пострадал очаровательный особнячок на северной стороне Новой торговой площади.
Дом его, вот он, за углом, на улице с новым названием, хотя она, наверное, заслужила носить и его имя. Как никак, за русскую землю он исправно трудился. Наверное, гораздо полезней он был бы здесь, во внутренних границах. С его-то опытом и навыками. Но не сбылось. И теперь, таких как он, следовало отправить на луга счастливейшей охоты, чтобы не возникло у них соблазна вмешаться в неестественный ход событий. Все бы хорошо, да вот не дают и возвращают. Берут на понт и бросают. Живи, как хочешь, или не живи. А так нельзя. Не по-людски как-то. И не по-свински даже. По-бесовски.