Пес имперского значения

Шкенёв Сергей Николаевич

А на воле хорошо! Даже, несмотря на то, что улица, будто в насмешку, названа именем анархиста Бакунина. Да и пусть его, может, приличный человек был… Вот как этот солдатик, что с пониманием отвернулся, позволяя старушке в плюшевой кацавейке тайком сунуть арестантам маленький кулёк с пилёным сахаром. Русскому народу, пусть даже бабка подозрительно носата и черноглаза, свойственно чувство сострадания к острожникам, даже если у тех рожа поперёк себя шире. От себя, от сердца отрывают, но накормят любого бедолагу, пусть и последним куском. Ну и ладно…. Может у старой женщины потребность такая — накормить? А бездомных котят на всех не хватает.

Лишь бы подсолнечное

масло не таскали. Выводной не знал, причём тут оно, но, говорят, в Москве продавцы начали спрашивать у пожилых покупательниц имя. Зачем — тоже непонятно…. Ходят, правда, упорные слухи, что после ответа на вопрос в одном из столичных магазинов побили Анну Ахматову. Но это, скорее всего, дело рук завистников и литературных недоброжелателей.

— Осторожнее, придурок! — послышался крик за спиной, и солдат резко обернулся, перехватив поудобнее винтовку.

Один из принудительных маляров, нёсший ведро со свежей порцией разведённой извёстки, споткнулся о небрежно брошенную кисть на длинной ручке, и сейчас лежал в белой луже, медленно стекающей вниз, в сторону набережной. Пострадавший поднял лицо, сразу напомнившее Вертинского в костюме паяца на концерте в Доме офицеров, и громко пожелал здоровья и долгих лет жизни ведру, кисточке, товарищам, допустившим вопиющую халатность, и всем родственникам того самого Бакунина по женской линии. Он ещё что-то говорил, но приближающийся шум автомобильного мотора не позволил в полной мере насладиться изысками русского языка, помноженными на семилетнее образование.

Белоснежная полуторка, на приличной скорости спускающаяся по улице, резко затормозила возле распростёртого бойца, так и застывшего с испуганно раскрытым ртом, отчего её задние колёса потащило юзом по мокрой мостовой как по гладкому льду. Машину резко развернуло на сто восемьдесят градусов и с размаху ударило о свежевыкрашенный бордюр…. Удачно подвернувшийся каштан не позволил опрокинуться, остановил, только правый борт разлетелся брызгами мелких щепок. Внезапная и жёсткая остановка послужила причиной тому, что из разбитого кузова стартовал и с удаляющимся визгом перелетел через высокий кирпичный забор неопознанный объект.

Виктор Эдуардович Филиппов, вцепившийся в обшивку сиденья так, что вырвал куски толстого дерматина вместе с несколькими пружинами, проводил необычный снаряд взглядом, в котором явственно читалась надежда на летальный исход. А потом тяжело выдохнул:

— Писец комендатуре.

— Не переживайте, товарищ майор, — поспешил успокоить водитель полуторки. — Она низко пошла, а особый отдел на третьем этаже. Авось не достанет.

Привлечённый слишком шумным прибытием гостей, из ворот выскочил лейтенант. И застыл, любуясь разрушениями, нанесёнными полуторке упрямым деревом.

— Здравия желаю, товарищ майор! Как же Вы так неудачно?

— Нормально, — отмахнулся Филиппов. Или он так козырнул в ответ? — Бывало и похуже. Я тут арестованную шпионку привёз. Возьмёте?

Дежурный скривился, будто вместо водки хватанул стакан берёзового сока, и демонстративно посмотрел на часы.

— Что-то не так? — сразу забеспокоился Виктор Эдуардович.

— Опоздали немного, товарищ майор. Массовые расстрелы на сегодня закончены. Извините, но работа у людей нервная, и врачи разрешают им трудиться не более двух часов в день, с трёх до пяти, как жара спадёт. У нас с этим строго.

— Понимаю… Только мне, в принципе не туда. Мне бы шпионку сдать…

— Нет, всё правильно, со шпионами как раз туда. Чего с ними церемониться?

— И много приходится… того?

— И не спрашивайте —

как прорвало. В прошлом месяце четверых, и за две недели нынешнего…. Ваша клиентка третьей будет.

— Да, что ты, лейтенант, сразу к станке? Разобраться нужно, на ней ещё висит покушение на честь и достоинство двух офицеров, находящихся при исполнении.

— Извините, товарищ майор, не знал. Тогда попробуйте обратиться в отдел индивидуальных репрессий, может там помогут, если по домам не разошлись.

— Ну у вас и служба, в семь часов вечера никого не застать на рабочем месте.

— Приказ из Москвы, от самого товарища Блюхера, — пояснил лейтенант. — Работать только днём, все аресты производить по утрам, а воронки перекрасить в жёлтый цвет.

— Как канарейку?

— Угу…, так и зовут — гонорейками.

Филиппов посочувствовал горю, и спросил:

— Слушай, а чего у вас ОГПУ и военная комендатура в одном здании? Экономите, что ли?

— И Особый отдел округа тут. Нет, не экономим, что Вы, просто так удобнее. Не нужно бегать по всему городу за подписями и согласованиями. Эта…, как её…, оптимизация производства. Так пойдёте в ОИР, товарищ майор? Пропуск выписывать?

На КПП Виктор Эдуардович положил на стол удостоверение, и отвернулся к стенке, рассматривая наглядную агитацию с призывами монстровидных девиц не болтать, ввиду всеобщей недрёманности врага. Чем конкретно не нужно болтать — не уточнялось. Лейтенант поднял голову от бумажки, которую заполнял аккуратным почерком:

— Фамилия арестованной? Возраст? Пол?

— Фон Вилкас. На вид около пятидесяти. Пол — напоминающий женский, — тут Филиппов хлопнул в досаде себя по лбу, сбив на затылок фуражку. — Чёрт, да она уже здесь! Уже прошла. Ну…, как бы прошла.

— Обижаете, товарищ майор, мимо меня и муха не пролетит.

— Так то муха! Ты, лейтенант, когда-нибудь летающий танк видел?

— Они разве бывают?

— К сожалению…, - Виктор Эдуардович взял со стола пропуск. — Душераздирающее зрелище.

Дежурный в недоумении пожал плечами и проводил взглядом выходящего майора, за которым неотступно следовала маленькая длинноухая собачка.

Вроде бы особого ущерба зданию с полутораметровыми стенами нанесено не было, если не считать выбитого окна на третьем этаже, выдранной с мясом решётки, сломанных столов, и вогнутой внутрь толстенной двери несгораемого сейфа, но разговор генерал-майор Годзилин начал именно с упрёков. Сейчас он неторопливо шагал по кабинету, изредка поправляю очки в тонкой металлической оправе руками, затянутыми в перчатки защитного цвета. По случаю отсутствия стёкол были задёрнуты плотные шторы, и мягкий свет случайно уцелевшей лампы с зелёным абажуром причудливо подкрашивал лёгкую щетину на щеках начальника Особого отдела округа. Лёгкий оттенок нереальности происходящего придавал хруст стеклянного крошева под генеральскими сапогами, подозрительно напоминающий скрежет когтей неведомого зверя. Филиппов специально посмотрел — нет, следов и царапин на замусоренном паркете не остаётся.

— Нет, ты пойми, майор, я уважаю тебя как человека и боевого офицера…. Но нельзя же забывать о сохранении государственной и военной тайны. А если эта валькирия, пролетая над моим столом, успела прочитать секретные документы? И что с ней теперь делать?

— Не умеет она читать по-русски, Алексей Геннадьевич.

— Не знаю…. Враг хитёр и изворотлив, может и глупой бабой прикинуться.

— Вы думаете…?

— Я? Оно мне надо? Ты, Виктор Эдуардович, её… или его, арестовывал, ты и должен был проверить.