Пес имперского значения
Шрифт:
— Им что, комплекса ГТО не хватает?
— Это само собой. Но ведь сам понимаешь — выпускники военного факультета прямиком в войска пойдут. И представь, какое впечатление произведёт полковой священник, не сумевший выдержать марш-бросок в полной выкладке? Или гранату правильно бросить.
— Постой, Миша, — Александр Фёдорович даже на
— Саня, — Воротников досадливо скривился. — Вот давай ты не будешь влезать в теологические дискуссии. Тот, кто не умеет защищать Родину, тот не любит её. А как ты помнишь — Бог есть любовь. Ещё вопросы?
Председатель развёл руками:
— Да, пожалуй, и нет.
Подполковник почистил воблу по всем правилам искусства, и разломив пополам, самую вкусную часть, с рёбрышками, положил перед Таксом.
— Извини за шутку, друг.
— Да ладно, чего там, — ответил Беляков под одобрительное ворчание пса. — Понимаем. Проблемы?
— Угу, — откликнулся Михаил Александрович. — Патриарх требует, чтобы наша семинария подготовила не менее трёхсот полковых батюшек. Мне что, родить их? И так псалмы и катехизис из программы исключили для изучения и отработки действий войск в обороне.
— А чего только в обороне?
— Так профессия же мирная… Но в случае необходимости они должны заменить хотя бы взводного.
— А сроки?
— Молчат. А если завтра война?
— С кем, Миша?
— Да хоть с кем.
— Не реально, поверь мне. Только это между нами…
— То есть я могу рассчитывать?…
— Года два, если я правильно понял. Товарищ Каменев говорил…
Протоиерей просиял и поднял кружку:
— Ни слова больше, Саня. За мирную жизнь?
— Выпьем! — согласился председатель. — Ну что, пёс, пора домой?
Домой? Такс подумал чуть-чуть, и согласился. Пожалуй, что и домой.
Эпилог
Холодная зима 34-го. Житие от Гавриила.
Мы его нашли! Месяц назад таксометр Лаврентия Павловича наконец-то показал нужное направление. Сигнал пришёл настолько мощный, что хитрый приборчик не выдержал и задымился, успев напоследок определить координаты.
Приключения, задержавшие нас в пути, достойны отдельной истории, а потому не буду о них упоминать. Когда-нибудь потом, в следующий раз. Или Израил сам проговорится. Только вот сейчас его лучше ни о чём не расспрашивать. Будет, краснея и заикаясь, уверять, что Лос-Анжелес ему никогда и не нравился… И вообще это землетрясение виновато. Не заставляйте Изю оправдываться. Хорошо?
Мы стояли на высоком волжском откосе, а внизу, под горой, раздавался детский смех, прерываемый звонким собачьим лаем. Это наш Такс упорно сопротивлялся попыткам младшего поколения Беляковых запрячь его в санки. Да, я бы тоже не поверил, что хомут — достойное украшение для охотника на полярных медведей.
— Ну что, Гавриил Родионович, забираем и домой? — предложил Раевский, опуская бинокль, через который рассматривал весёлую возню.
— Погоди.
— Чего ждать-то?
— И правда, — согласился я. — Пошли отсюда.
— Куда? — не понял напарник.
— Ты куда собирался? Домой? Вот туда и пошли.
— А Такс?
— Он уже дома, Изяслав Родионович, — поддержал меня товарищ Берия. — Или ты собираешься забрать его у детей?
— Нет, но мы же…
— А мы ещё вернёмся, — Лаврентий Павлович вопросительно посмотрел в мою сторону. — Ведь правда?
— Всё может быть, — согласился я. И медленно повторил: — Может быть всё!