Пёс имперского значения
Шрифт:
Танечка ахнула, схватилась за сердце, уронив папку с приказами, а потом, не в силах сдержать радостный порыв, бросилась к вождю на шею.
— Товарищ Сталин, да я для Вас…. Да всё что угодно…. Только попросите….
— А вот этого не нужно. Пока не нужно, — лучший друг советских кинематографисток и физкультурниц попытался отстраниться. Но не успел.
Дверь в кабинет открылась именно в момент горячего комсомольского поцелуя, оставившего на сталинской щеке чёткий след губной помады.
— Опаньки! Я тоже так хочу! — Каменев, нагружённый многочисленными свёртками и пакетами, появился
Будущая звезда экрана ойкнула, ещё раз покраснела, и убежала, не забыв при этом поднять с пола распоряжение о переводе конкурентки в Конотоп. Эмоции эмоциями, но свои обязанности подчинённые Поскрёбышева знали хорошо.
Сталин с лёгким недовольством посмотрел на наркома обороны, сгружающего свою ношу на стол.
— Мало ли что Вы хотите, Сергей Сергеевич. Только целоваться с Вами я не намерен. Лучше Климента Ефремовича дождитесь.
Кажущаяся холодность приёма не смутила Каменева и не испортила настроение. Легкомысленно насвистывая "Лунную сонату", он принялся распаковывать принесённые кульки.
— Я прямо с самолёта. С утра успел в Нижний слетать. Представляете — в колхозе имени товарища Столыпина начали в теплицах ананасы выращивать.
— Буржуйские замашки.
— Ну не скажите. Постоянный источник дохода в твёрдой валюте. Консервируют их в шампанском, и во Францию…. Выгодное дело, между нами говоря. Почти так же, как генералу Франко списанные танкетки продавать.
— Кстати об Испании, — оживился Сталин. — Этот каудильо ещё полгода сможет продержаться?
— Это вряд ли, — покачал головой Сергей Сергеевич. — Но, думаю, что от своей рухляди мы успеем избавиться. Англичане им ещё один кредит обещали.
— Надо же, какая филантропия, — удивился Алексей Львович. — Не ожидал такого от британцев. Поддерживать заведомо слабую сторону — не в их стиле.
— Так они под залог африканских территорий. И плюс стокилометровая зона вокруг Гибралтара.
— Сволочи они. Прости, Господи, меня — грешного. Лимонников прощать не обязательно, — высказал своё мнение Патриарх. — Ох, чувствую, хлебнём мы ещё с ними горюшка.
— Что ещё нового в Нижнем Новгороде? — спросил Иосиф Виссарионович. — К Алексею Максимовичу заезжали?
— Конечно. Привет Вам передаёт.
— Как он там, не переживает, что городу вернули старое название?
— Не заметил. Вот только когда по радио про Сталинград упоминают — хмурится.
— Да, Сергей Сергеевич, тут товарищ Горький прав. Нужно бороться за чистоту русского языка. А то, понимаете, устроили какой-то культ личности. Нескромно, — Сталин глубоко затянулся, выпустил дым. — И в конце-то концов, что мы всё о делах и проблемах? Сегодня праздник, вот и давайте веселиться.
— А хотите, хохму одну расскажу? — поддержал Каменев.
— Похабную, как обычно?
— Могу и такую. Но эту видел собственными глазами.
— Ну?
— В Нижнем Новгороде летающая собака появилась. Маленькая такая, длинная и ушастая. Серьёзно, чтоб мне провалиться на этом месте.
Иосиф Виссарионович и Алексей Львович переглянулись, и одновременно высказали свою версию:
— Такс!
Глава 1
Пропадаю
А ведь страдаю за чужие за грехи.
Тимур Шаов
За два года до описываемых событий. Прохладное лето 34-го.
Часовой, охраняющий аэродром в маленьком городке Невежье, не так давно именовавшийся Паневежисом, остановился, привлечённый странным синим светом, исходившим из амбразуры полуразвалившегося ДОТа. Он выставил перед собой винтовку, и, тщательно выговаривая трудные русские слова, спросил:
— Стой, кто идёт?
Солдат бы очень исполнительный и старательный. Из нового, уже местного, призыва, а потому Устав караульной службы знал наизусть, правда не всегда понимая значение русских слов. И с достоинством переносил все тяготы и лишения воинской службы, которые, в основном, состояли из лёгких подначек и тяжёлых побоев, принимаемых от сослуживцев.
Над фамилией смеются, придурки. Чего в ней смешного? Зато теперь никто не упрекнёт сына бывшего начальника политической полиции Литвы в национализме. Ведь и вправду хорошо звучит — Аарон Ибрагимович Галушкян-заде? От прежнего имени, как и от одиозного папочки, пришлось публично отказаться, осудив и проклянув. Оно и правильно, вдруг помешает военной карьере?
Ещё Арик сожалел, что в Великом Княжестве Литовском нет коммунистической партии, вступив в которую, можно было бы стремительно взлетать по карьерной лестнице, прыгая через несколько ступенек. Но и тут нашёлся великолепный выход — было отправлено письмо самому товарищу Сталину, с просьбой принять в заочные члены ВКП(б). Ответ из секретариата пришёл на удивление быстро, часа через два. В нём почерком командира полка, войскового старшины Хванского, было написано, что с такого-то числа товарищ Галушкян-заде может считать себя членом, так как именно им он и записан.
После этого служебное рвение Арика возросло, что он сейчас и доказывал:
— В восьмой раз спрашиваю — стой, кто идёт?
Подозрительная тишина была ответом. Часовой судорожно сжал винтовку, потом потрогал пальцем остриё штыка и, обливаясь холодным потом от грубого нарушения Устава, предупредил:
— Стой, колоть буду! — патроны пообещали выдать только по окончании третьего года службы. Все две штуки.
Доблестный служака вспомнил уроки, вдалбливаемые крепкими кулаками подпоручика Букваренко, произвёл предупреждающий укол в воздух, и сунул штык в светящуюся амбразуру. Там что-то недовольно заворчало, и трёхлинейку резко выдернуло из рук растерявшегося часового. А потом появилось страшное чудовище, на ходу пережёвывающее оружие громадными зубами.
Ужасный зверь выплюнул остатки железа, оскалился, и человеческим голосом произнёс:
— В нарядах сгною гниду!
Появившаяся через час смена нашла Арика сидящим на телеграфном столбе. Напрасно разводящий пытался достать его оттуда. На все просьбы и предложения Галушкян-заде отвечал смехом и пением "Интернационала" на мотив "Летки-Еньки". Вызванному начальнику караула унтер доложил:
— Не можем снять, Ваше благородие. И что только люди не творят, лишь бы от службы увильнуть.