Пес, который порвал поводок
Шрифт:
За жареными моллюсками и яблочным пирогом с чедером мы заговорили о Маргарет. Я была удивлена. Бак обычно не употребляет слов «призовая сука» метафорически. Я спросила о ее брате.
— Билл Литтон, — сказал он, — владел пойнтером, прекраснейшим охотничьим псом, — из тех, о каких можно только мечтать. Чемпион полевых испытаний. Пса обучил он сам. На каждом полевом испытании, конечно, была его сеструха. Ты знаешь, что она вызывала неприязнь у массы людей?
— Ми-ла-я Мар-гa-рет?
— Этот фальшивый голосок тебе не идет.
— Не обессудь.
До смерти Билла она не была такой уж стервой. А потом… Люди давали задний ход, услышав, как она распространяется о нем и о Джеке. Вот так. Джек —
Потом он рассказал мне массу всего о псе Джеке и о нескольких других. Я пыталась заставить его побольше выложить о брате Маргарет, но он либо его никогда как следует не знал, либо забыл. Он, конечно, знал Фрэнка Стэнтона, но прежде не считал нужным говорить мне, что д-р Стэнтон служил на флоте.
— Антарктика, — сказал он, когда я выдвинула новую гипотезу. — Скажи мне только вот что. К чему бы это флоту посылать глазного доктора в Антарктику?
— Снежная слепота? — отозвалась было я, но поняла, что Бак прав. В сороковых годах специализация в медицине вовсе не была так распространена, как ныне, да и сейчас офтальмолога поставили бы руководить научно-исследовательским центром или больницей, не сажая его на ледокол. Бак дал мне одно полезное указание. Рассказал мне о приюте, отсутствовавшем в моем списке, не настоящем приюте, а просто доме, который держали два брата. Он был близко, по грунтовой дороге между Юнионом и Уорреном.
Название «Юнион», возможно, звучит знакомо из-за ярмарки. Юнионская ярмарка известна конной и тракторной тягой, скачками, попойками, толсто нарезанными кольцами лука и французским жарким под кислым винным соусом. Там устраивают Черничный фестиваль штата Мэн. Пустые ярмарочные участки были не очень праздничны в ноябрьские сумерки. Едва миновав их, я свернула направо.
Без указаний Бака я никогда не нашла бы этого места — скопления собачьих вольеров, ржавых кухонных приспособлений и, за оградой из обгорелых грузовиков, развалюх, которые в тридцатых служили ночлежками. В таких окрестностях мой «бронко» выглядел как «роллс-ройс». Я оставила Рауди в нем. Классному псу здесь было не место.
Средства на одежду у меня ограничены. Первоклассная куртка с капюшоном оберегает мой бюджет. Я была в новой голубой, свободного покроя, куртке тюремного надзирателя штата Мэн, по цене сто семьдесят девять долларов девяносто пять центов — со скидкой. Ее нельзя не оценить — особенно среди порывов вьюги, которые исхлестали меня, когда я пробиралась сквозь бурьян от «бронко» к ближайшей развалюхе.
Прямо перед ней стоял «форд» с высоким кузовом, который был фисташково-зеленым, когда покидал Детройт, а теперь — в пятнах ржавчины и грязи, как детский игрушечный матерчатый пес, почти утративший набивку. Снег в Мэне идет столь же белый, как и повсюду, а может, и белее, но он, должно быть, разъедает металл и плоть. Парню, который ответил на мой стук в перекосившуюся дверь, ударило вьюгой в лицо.
— Привет, — сказала я. — Меня зовут Холли Винтер. Я дочь Бака Винтера. Ищу Роя или Бада.
Что-то подсказало мне, что Рой и Бад не выписывают «Собачью Жизнь». Сцена скорее смахивала на собачью смерть.
— Рой Роджерс, — представился он, протягивая руку, давно созревшую для маникюра.
Ему было что-нибудь между тридцатью и восьмьюдесятью, и на нем болтались желтовато-коричневые ошметки одежды, которая некогда, догадалась я, представляла собой военную форму. Коричневато-веснушчатое лицо его было сплошь в морщинах. Зубы оказались под стать лицу. Бедность может сделать вашу улыбку ржавой.
— Я пожимала руку Рою Роджерсу, будучи семи лет от роду, — припомнила я. Это правда. Я надела на эту руку перчатку и с неделю отказывалась ее снять. — Не знала, что мне представится еще один шанс.
Я пожала Рою Роджерсу руку, и он открыл дверь пошире, чтобы меня впустить. Пылала старая дровяная печь. Она была не из тех, которые можно купить на моей улице в Кембриджской альтернативной энергии. У Роя альтернативы не имелось. Тут же стояли два деревянных стула с облупившейся желтой краской. Все прочее в комнате было покрыто старыми газетами, драными одеялами, уставлено банками с едой, железными сковородками и пакетами, пакетами и еще раз пакетами собачьего корма. Рой сел на один из стульев, а мне предложил почетное место на краешке покрытой одеялом койки.
— Значит, дочка волчатника, — сказал он.
Я слышала это почти столько же раз, сколько его спрашивали, где Триггер.
— Верно, — ответила я. — Он послал меня сюда. Сказал, что вы и ваш брат даете приют уйме псов.
— Не так уж многим, — поправил он.
Он дал мне растворимого кофе и, не упоминая ни о каких лайках, рассказал о тридцати — сорока псах, а потом повел меня наружу — поглядеть на тех, которые у него сейчас были. Вольеры оказались переполнены, но я разглядела, что их недавно чистили и подметали, а ребра можно было пересчитать только у немногих псов. Один, готова поклясться, был чистокровным далматинцем. Рой говорил не закрывая рта. Образ молчаливого янки — нечто изобретенное в Нью-Йорке или в Голливуде. А вот до словечка «угум» там не додумались.
— А к вам когда-нибудь попадают маламуты? — спросила я, когда мы вновь уселись в доме.
— Вас прислала та помешанная? (У него снова появились морщины.)
— Кто?
— Леди, которая чуть не довела меня до сдвига. Это было год назад, нет, побольше. Насчет а-ляс-кин-ской лай-ки. (Маргарет нетрудно имитировать.) — Позвонила, потом заявилась, но этот пес к тому времени подох.
— Большая, высокая женщина? Волосы вверх закручены?
— Угум.
Это была длинная история — так, как рассказывал ее Рой. Пес был сбит машиной. Мэн, как говорится на лицензионных вкладышах, туристская зона отдыха. Люди берут с собой своих любимцев, а когда истекает месяц, любимцев, которые не дежурят у двери семейного автофургона, бросают — на постоянный отдых, как говорят об этом малышам. «Флаффи так славно провел время, что не захотел ехать домой», — говорят мамочка и папочка. Иногда Флаффи в самом деле уматывает в лес. Порой Ровер просто дорогой ценой платит за то, что не пришел на зов. Как бы то ни было, после отъезда туристов остается чересчур много Флаффи и Роверов. Удачливые Флаффи и Роверы кончают у Роя и Бада, которые, оказывается, не травят газом, не отстреливают и не топят их. Рой и Бад предостаточно насмотрелись такого во Вьетнаме. Они кормят всех собак и находят хозяев тем, кому могут.
Слушая Роя, я стыдилась, что у меня возникла мысль, будто этот дом недостаточно классный для Рауди. Вместо краски, кровельной дранки и столбиков для изгороди эти парни покупали собачий корм. Это может показаться чушью, но я вам все-таки скажу. Я начала думать, что ржавые отметины на лице у Роя — отпечатки Божьих перстов.
— Значит, она на самом деле не видела этого пса, — сказала я.
— Пес был уже мертв. Испарился. Прожил два дня и подох. Боже Всемогущий, и доставала же она меня после! — Он надул щеки и выпыхнул воздух. — А было ли у него белое пятно на спине? Было. А много ли собак с белыми пятнами вы отдаете? (По правде говоря, у пса в моем «бронко» было одно пятно — на холке, белая заплатка на холке, в верхней части спины, над передними лапами.) — A была у него на ноге татуировка? Мы, знаете, всегда проверяем насчет татуировки. Уши и брюхо. Я говорю Баду: «У этой большой лайки есть что-нибудь на ноге?» Разумеется, говорит, я сам видел.