Пещера Лейхтвейса. Том первый
Шрифт:
— Будьте уверены, ваше сиятельство, — произнес Лейхтвейс, — что мы сделаем все, что будет в наших силах. Правда, труппа моя расстроилась, но я все-таки надеюсь удовлетворить вашу просьбу.
— В таком случае завтра же возьмитесь за дело, — ответил граф, — и начните свои репетиции.
Лейхтвейс обещал не откладывать дела в долгий ящик.
Побеседовав еще около часу, граф ушел к себе и приказал слугам проводить гостей в отведенные им комнаты.
Было уже довольно поздно, когда разбойники встали из-за стола. Слуги с зажженными свечами проводили их в боковой флигель замка. Здесь для них было приготовлено несколько комнат. Одну из них заняли Лейхтвейс с Лорой, другую — Зигрист с Елизаветой, а третью — большую, в три окна, — Рорбек, Отто и Бруно. Все три комнаты были расположены рядом, Лейхтвейсу это было очень приятно, так как в случае надобности можно было действовать сообща. Прежде чем лечь спать, разбойники устроили маленькое совещание.
— По-моему, — сказал Рорбек, — мы должны завтра утром под тем или иным предлогом уехать отсюда. Мне что-то не по себе в этом замке. Возможно, что старый граф на самом деле благоволит к нам, но ведь он принимает нас за актеров, и гостеприимство он нам оказывает во имя искусства. Как только он узнает, что ошибся, что мы не смыслим ничего в театральном искусстве, его приветливость превратится в презрение и ненависть, так как он сочтет нас обманщиками.
Бруно высказался в том же смысле, присоединяясь к мнению Рорбека.
Однако Лейхтвейс разубедил их обоих.
— Мы обязательно должны остаться на несколько дней в замке, — сказал он, — весьма возможно, что в Висбадене обратили внимание на наше исчезновение и что за нами уже послана погоня. А если нас преследуют, то здесь в замке мы находимся в полной безопасности. Что касается представления, то нам волей-неволей придется как-нибудь примириться с необходимостью исполнить желание графа. Лично я как-то раз уже участвовал в любительском спектакле, а Лора, будучи фрейлиной при дворе в Бибрихе, тоже не раз уже играла на сцене. Зигрист и Елизавета, вероятно, тоже имеют некоторое представление об этом деле, а что касается остальных, то вам придется взять на себя исполнение хотя бы маленьких ролей. Впрочем, я еще и по другим причинам хочу остаться на несколько дней в замке. Вы слышали, что здесь не все обстоит благополучно. Граф любил свою дочь, красавицу Ядвигу, пока какая-то посторонняя авантюристка не ухитрилась заслужить его доверие. Ее прозвали Красной мамзелью, и она всячески старается уничтожить молодую девушку. Я клялся раз и навсегда заступаться за угнетенную невинность, и если здесь мне представится случай действовать в этом направлении, то я, не задумываясь, сделаю это.
Разбойники хорошо знали своего атамана и потому поняли, что спорить совершенно бесполезно, так как Лейхтвейс неуклонно исполнял раз задуманное им дело. Они пожелали ему покойной ночи и ушли к себе.
Но Лейхтвейс не думал ложиться спать. Он крепко и нежно поцеловал Лору и сказал:
— Я лично еще не лягу, а произведу подробный осмотр всего замка. Нам не мешает хорошо ознакомиться с местом, где мы находимся. Возможно, что в ближайшие дни нам придется бежать отсюда, и если мы тогда не будем осведомлены относительно расположения помещений, то мы погибли.
— Если так, то иди с Богом, милый, — ответила Лора, уверенная в том, что Лейхтвейс всегда поступает правильно, — но будь осторожен и не подвергай себя без нужды опасности. Нечего мне просить тебя, чтобы ты не трогал собственности графа — я знаю, что ты этого не сделаешь.
— Конечно, нет, — сказал Лейхтвейс, крепко обнимая свою жену, — я никогда не унижусь настолько, чтобы присвоить себе собственность того, кто оказал мне столь щедрое гостеприимство. Напротив, я готов сам стать на его защиту, если это понадобится.
Затем Лейхтвейс вооружился пистолетом, кинжалом и связкой ключей, взял с собой на всякий случай веревку и вышел из комнаты.
В больших помещениях замка, в коридорах и на лестницах стояла глубокая тишина. Никто не попадался ему навстречу; прислуга давно уже спала, да и сам граф, по-видимому, уже лег. Лишь ветер изредка врывался в открытые окна и уныло завывал. Лейхтвейс осторожно открыл дверь столовой. Там все еще стояло в том положении, как во время ужина, но лампы были погашены и в комнате было совершенно темно; лишь изредка проникал сюда свет луны.
Из столовой Лейхтвейс прошел в следующую комнату. Там он увидел, что через одну из дверей — из-за портьер — падает свет, по-видимому, от лампы в соседнем помещении. Тихими шагами Лейхтвейс добрался до двери, раздвинул портьеру и заглянул в комнату. По-видимому, это была спальня графа. Там в это время находилось два лица. Старый граф Шенейх, закутавшись в халат, сидел в большом кожаном кресле, а рядом с ним стояла какая-то женщина. Лица ее Лейхтвейс не видел, так как она стояла спиной к двери. Но по фигуре ее было сразу видно, что она — красавица. Она, видимо, была уже не первой молодости, того именно возраста, когда женщины бывают всего опаснее. Пышные, золотисто-рыжие волосы толстыми косами были собраны у нее на голове.
Но когда Лейхтвейс услышал то, что она говорила графу, то он забыл о ее красоте и преисполнился негодованием.
— Да, добрейший граф, — произнесла рыжеволосая женщина, садясь у ног графа на скамеечку, спиной к Лейхтвейсу, — если вы хотите заслужить прощения, то должны всеми доступными вам средствами убедить вашу дочь Ядвигу поступить в монастырь Серого ордена на острове Рейна. Вы тяжко согрешили и не сумеете дать ответа Господу Богу в ваших грехах, если ваша дочь не возьмет на себя решение молиться за вас. Если бы я была вашей дочерью и если бы мне был известен ваш поступок, то я, ни минуты не задумываясь, пошла бы в монастырь. Но ведь Ядвига упряма, своенравна и скрытна, она жаждет развлечений и веселья. Ее невинные глаза обманчивы, и добровольно она никогда не принесет вам этой жертвы.
— Неужели я должен принудить свою дочь, — тяжело вздохнул граф, — и заставить ее поступить в монастырь? Друг мой, я знаю, что вы печетесь о моем благе, но нельзя же требовать от меня навсегда расстаться с Ядвигой. У меня сердце разрывается на части от одной мысли об этом.
— Но ведь это необходимо! — воскликнула рыжая женщина. — Спросите у вашего священника, и он вам скажет то же самое; из исповеди он знает ваши тайны, и содеянное вами зло ему известно.
Седовласый граф молитвенно сложил руки и глухо проговорил:
— Да, я согрешил. Я был легкомыслен и поддался женским чарам. Но это Господь простил бы мне, ибо Он Сам дал людям сердце, чтобы любить. Но ведь я оттолкнул от себя на произвол судьбы ту, которая доверчиво отдалась мне, я бросил своего ребенка — вот этот грех не дает мне покоя ни днем, ни ночью.
— Расскажите мне еще раз всю историю, — сказала рыжая женщина, — до сих пор вы говорили со мной об этом лишь в общих чертах, а мне хотелось бы знать все подробности. Быть может, я найду те или иные смягчающие обстоятельства.