Пещера на склоне горы
Шрифт:
Он чувствовал, что все, кто был у очага, внимательно следят за ним, но не знал, как должен _по-настоящему_ вести себя.
Впрочем, похоже, к нему и в самом деле не питали никакой вражды.
И почти сразу вслед за девушкой один из мужчин тоже поднялся со своего места и, мягко улыбаясь, положил на его подстилку свой короткий дротик.
Красноречивый жест!
Итак, Чингиза приняли.
В племя, в семью, быть может, в стаю? Он покуда этого не знал.
Но неожиданное чувство связи с дикими людьми и благодарность к ним - уже решали многое.
В конце концов я такой же, как все, подумал Чингиз, а эти люди тоже люди, выходит, я хоть немного нахожусь в сродстве с ними. Я не имею права ни презирать их, ни ненавидеть. Люди рождены на свет, чтоб жить, и какая разница, откуда они родом! Живут, чтоб помогать, чтобы любить, - ведь это убивают оттого, что истины не ведают... Слепцы!
И тогда Чингиз, откинувшись на подстилку, мысленно прочел свою Главную мантру:
"Есть только Единая Жизнь, Единая Жизнь - основа всему. Я покоюсь на лоне великого океана жизни, и он поддерживает меня и несет бережно, хотя волны подымаются и падают, хотя бури ревут, свирепствуют. Я в безопасности на океане жизни и радуюсь, когда чувствую его движение. Я составляю одно со всей жизнью, и я вижу за собою силу, знание и мир; они - опора для моих ног; они - во мне. Этой Жизнью и я раскрываю свою душу, чтобы Она могла проявиться во мне во всей своей полноте и свободно изливаться в меня. Я - сын Вселенной. Вселенная - моя родина, и я изучу ее до конца! И буду верен до конца тому, что знаю. О, Единая Жизнь! Проявись!".
Он настолько забылся, что конец проговорил в полный голос.
Когда это до него дошло, он было испугался, но напрасно: сидевшие у очага его не понимали. И вряд ли вообще хоть что-то знали из того, к чему он приобщился с детства и над чем - впрочем, деликатно, не без здравой логики - подсмеивался школьный учитель.
Порой Чингиз и сам готов был согласиться с ним - нет, не во всем, конечно, но во многом - и тем не менее в любую сложную минуту его чувство вновь и вновь непроизвольно обращалось к давним представлениям, которые в далеких цивилизованных краях, наверное, отвергли бы без колебаний. Как знать, быть может, истиной владеют _там_, однако здесь, среди долин и скал Памира, Чингиз во многом следовал даже не то что опыту, а скорей подспудному желанию своих далеких предков _все_осмыслять_ - желанию, возникшему близ звезд, средь одиночества и мудрой тишины.
Он был рожден на истеченье века, как говорили новые календари, но постоянно ощущал, что колыбель его - несметное количество тысячелетий, _миновавших_, хоть и не исчезнувших для будущего.
С этим он вырос и, перегоняя с пастбища на пастбище стада, неспешно жил...
Потом девушка - она назвалась: Рева - принесла ему кусок сырого мяса.
Он поборол в себе невольное отвращение и только внятно произнес:
– Спасибо.
Спасибо - это ведь когда дают, к тому же добровольно... Так это понимал Чингиз. И так, возможно, понимало племя.
По крайней мере, едва Чингиз протянул мужчине, что подарил ему свой дротик, новый острый нож и показал, как пользоваться без опаски, в ответ он вдруг услышал то же самое "спасибо" - с трудом произнесенное, с чудовищным акцентом, но... смысл слова!..
И потекла для Чингиза размеренная, ни с чем прежним не схожая жизнь.
Через неделю он совсем окреп, так что смог не только выходить из пещеры, но и помогать племени в охоте.
Тут-то и сказались навыки потомственного пастуха. Он мастерил арканы, показывал, как делать западни, соорудил из обожженных кольев некое подобие загона для скота, где теперь постоянно находились несколько коз с козлятами.
С вождем племени конфликтов не случалось: Чингиз занимался только хозяйством, почитая неразумным и недостойным для, знающего человека тратить короткую жизнь и силы на завоеванье власти.
Пусть властвует тот, кто ни на что _полезное_ больше не способен.
На этот счет у него с новым учителем тоже имелись немалые расхождения, но тут Чингиз с завидным упорством держался своего.
В первые дни Рева трогательно ухаживала за ним. Он уж решил, что ее просто приставили к нему - вроде няньки, однако впоследствии догадался, что это вовсе не так.
Она _сама_ выбрала его, как, впрочем, поступали и другие девушки в племени, когда приходил их черед подыскивать женихов.
Даже не женихов в _цивилизованном_ смысле слова, а - более точно - преданных спутников на определенный отрезок жизни.
Потом либо появлялся новый, либо никто уже не приходил - тогда об одинокой и ее детях брало на себя заботу все племя, а она, как могла, помогала ему. До самой смерти.
Мертвых же не хоронили. Их уносили далеко в горы и, положив в удобную ложбину между скал, навеки оставляли: стервятникам на радость, горным духам - в ублаженье.
Чингиз многого в этих обрядах не понимал, более того, не принимал, но относился к ним терпимо, с необходимой долей уважения, поскольку верил: люди - всюду, и какими бы они ни казались разными, все равно они - люди, а человека надо уважать.
Он знал и мантру на этот случай жизни: "Абсолют проявился в существе, которое мы называем человеком, причем человек представляет собою его высшее проявление на нашей планете. Вообще же Абсолют проявляется в бесконечном количестве форм во Вселенной, включая сюда отдельные миры, солнца, планеты и все остальное. Многие из этих форм жизни нам на земле совершенно неизвестны, и ум обыкновенного человека не может даже составить себе о них понятие".
В чем-то школьный учитель был согласен с Чингизом, а вот Абсолют отрицал напрочь.
Чингиз, надо сказать, не сердился на него, полагая: у каждого свой Абсолют, даже если говоришь, что его нет. В этом тоже своего рода частица Абсолюта, человека же за его убеждения ни ненавидеть, ни презирать нельзя.
Не так уж много времени понадобилось, чтобы Чингиз почувствовал, что Рева его любит. Да она и сама приглянулась ему.
Поначалу он смущался ее наготой, а потом привык и даже - сам про себя - стал считать, что если девушка красива, одежда ей только придает бесстыдства, а естественности - никакой. Сам он по привычке ходил в рубахе и штанах.
Людям племени, цивилизованно выражаясь, было на это наплевать.
Мечтал ли Чингиз вернуться домой?
Странный вопрос!
Желал, разумеется, не раз во сне беседовал с родными братьями, с учителем, а днем...
Днем видения смывались, исчезали, уступая место обыденным заботам, маленьким радостям и тревогам этой - _новой_ - жизни.
Племя стало _настоящим_, очередною фазой бытия, и этот факт Чингиз воспринял просто, без насильственных эмоций - ведь все равно он жил. Быть может, в некоем новом воплощеньи, только и всего. Но ощущал себя полезным и любимым. Это основное.