«Пёсий двор», собачий холод. Том II
Шрифт:
Тимофей тем временем ухватил кухарку за плечо, и державший её до того «Петюнич» мешать не стал.
— Веди к хозяевам, но тихо — будто с обедом пришла.
— Экий ты лихой без шинели-то, — сверкнула кухарка глазами, — потому небось, что не подчиняешься никому? По шеям потому что никто не надаёт?
С озлобившейся кухаркой Тимофею разговаривать было сподручней, чем с перепуганной. Злоба раззадоривает, а со страха — воротит.
— Надаёт не надаёт, а не подчиняюсь, — равнодушно согласился он. — И ты, дура, не подчиняешься. Вот скажи мне: ты печёшься о своих хозяевах, а они за тебя хоть пальцем
— Так и так повалят.
— Дура ты всё-таки. Отведёшь к хозяевам по-хорошему — докажешь, что ты с народом против всей этой мрази, со ступеней Городского совета диктующей, как нам жить. Ещё сама благодарность получишь.
— А вчерашний полковник, пока обыскивал, ни о чём таком не говорил, — пробормотала кухарка в задумчивости.
— Ты здесь вчерашнего полковника видишь? Мне плевать, о чём он говорил, как-нибудь без него решим.
— И ясно ведь, что обманешь, а верить хочется, — кухарка дёрнула плечом, и Тимофей преспокойно её отпустил. — Сделай так, чтобы это зверьё меня хоть сегодня живой оставило, а дальше загадывать проку нет.
Кухарка прошествовала по коридору и, остановившись перед какой-то дверью, развернулась и приложила палец к губам. Тимофей махнул солдатам — и все они вошли в дверь без лишнего шума, чему поспособствовал тот факт, что вела их кухарка комнатами слуг, где хрустальных пепельниц и других заманчивых вещиц особенно не попадалось.
У Тимофея от этой внезапной кражи звуков загудело в голове — и не камертоном, а обыкновенным недосыпом. Он не закрывал глаз уже почти третьи сутки, и это само по себе было достаточным изменением жизни. Никогда до того ему не приходилось бодрствовать столько времени подряд — в доме Ивиных строго следили за режимом воспитанников.
Интересно, следят ли сейчас, когда на улицах бьют окна и останавливают прохожих?
Позавчера вечером Тимофей понял, что лучше уж повеситься, чем опять возвращаться до темноты в этот опостылевший дом, где шикают на всякого, кто обмолвится о листовках или просто о несправедливости нового налога.
Понял — и возвращаться не стал, осуществив вместо этого неделю терзавшую его задумку.
Не спрашивая себя «но как?».
— Баронесса! — откинула кухарка истёртый коврик с пола и отстучала каблуком какой-то непростой ритм. — Баронесса, я с обедом, открывайте.
Внизу послышалось шевеление, и солдаты сгрудились за люком в подвал — так, чтобы их нельзя было сразу заметить.
Крышка люка приподнялась. Хмурый солдат постарше мигом рванул её на себя и наступил сверху сапогом. Показавшаяся было баронесса тонко взвизгнула и, кажется, слетела с лестницы. Солдаты устремились вниз, и уже через миг Тимофей уловил щелчки ружей. Он спустился, не разбирая ступеней, и сразу упёрся взглядом в дальний угол, куда забилась растрёпанная баронесса. В руках у неё тоже было ружьё — но не такое, как полагалось Охране Петерберга. В ружьях, как и в лошадях, Тимофей ни лешего не смыслил, но догадался, что это — охотничье, барон Копчевиг отчасти промышлял и охотой тоже, так говорил Хикеракли, у барона выросший…
Хикеракли.
Хикеракли говорил, что баронесса Копчевиг давно не в своём уме, но деньги мужа считает только так и суёт свой нос в каждый контракт. А значит, ухнуло в голове у Тимофея, если солдаты сейчас ненароком пристрелят её, Охрана Петерберга лишится, возможно, последнего шанса узнать, врал ли барон о скором приезде по лесным делам одного из членов Четвёртого Патриархата. У них с бароном какая-то тяжба, которую они собирались решать приватно — и это был один из аргументов, коими барон Копчевиг пытался спасти вчера свою шкуру — как он думал, от тюрьмы. Едет, мол, член Четвёртого Патриархата — и что будет, если вместо делового приёма он обнаружит военный переворот и заточённых в казармах членов Городского совета? Быть может, барон Копчевиг сочинил всё это, чтобы уберечься, а быть может, так оно и есть, и тогда на гостя надо устраивать засаду. Но без баронессы узнать правду будет затруднительно.
Размышление это пронеслось в голове Тимофея быстро, но ещё быстрее он увидел в другом углу дочку барона, чахлую незамужнюю девицу на исходе третьего десятка лет.
— Петюнич? — окликнул он того самого солдата, что больше всех в нём сомневался. — Старая карга чего-то не понимает. Пальни-ка для ясности по молоденькой. Только ласково.
«Петюнич» повиновался с радостью, и дочка барона взвыла, но баронесса взвыла и того громче.
— Изверги! Изверги проклятущие!
Секунды, на которую она потеряла внимание, хватило, чтобы двое солдат выхватили охотничье ружьё и подняли баронессу Копчевиг на ноги.
— Ей бы с генералами поговорить, — напомнил очевидное Тимофей, — но до того я б этот визгливый рот заткнул.
Он по-прежнему не отдавал приказы, но тон его с каждым разом становился всё уверенней, и никто всерьёз такому повороту ещё не воспротивился. Что само по себе было — неверный ноябрьский лёд, проломится в любом месте, да только ни к чему, вовсе ни к чему о том волноваться.
— Эй, вы! — наклонилась к люку кухарка. — Там у конюшни какая-то возня, отсюда слыхать. Кажись, тоже стреляют.
— Двое с дамами, остальные наверх, — не успел придержать свой язык Тимофей.
Лёд даже не хрустнул — не до того.
Солдаты побежали вперёд, а Тимофей кивком позвал с собой всё ту же кухарку.
— В подвале баронесса и дочь. Где сын, молодой барон где?
— Так в подвале и был… утром ещё… — растерянно нахмурилась она, и Тимофей почуял: не лжёт. — Но мимо меня мог пройти, я ж им не сторож. Может, на конюшню и бросился, он в седле-то хорошо держится.
— На кой ему седло, куда он ускачет из закрытого города?
— Ой… поняла я! — спохватилась кухарка. — Он меня вчера ещё расспрашивал насчёт одного конюха — из ваших, Северной части. Я с ним зналась в том году, нашинский прежний конюх свёл. Молодой барон соображает хорошо, с него станется самому слугой переодеться и пойти в казармы наших лошадок дарить, а там и выберется. И одёжи-то простой я недосчиталась, стирку затевая…
Тимофей вышел на крыльцо и прямо оттуда разглядел подле конюшни полковника Шкёва. Полковник Шкёв побагровел от крика, но о чём он кричит, Тимофей не слушал: рядом с полковником, капая кровью из носа, стоял некто в разодранном уже ватнике и держал за поводья разом трёх коней.