Песнь дружбы
Шрифт:
К концу масленицы «скороход» частенько сиживал за столом Нюслейна, а танцевал он только с Долли.
9
Бабетта часто наведывалась к Шальке, чтобы справиться о самочувствии Шпана. Христину томили беспокойство и страх. Шпану было плохо, очень плохо, но он ни за что не хотел звать врача.
За последние дни у него опять начались припадки слабости, сердце отказывалось служить. Шальке варила крепкий черный кофе и вливала ему в рот по ложечке.
— Долго он не протянет! — сказала Шальке сапожнику Дорнбушу.
— Все там будем! — отозвался сапожник и прищелкнул
Шальке ухаживала за своим чахоточным мужем до самой его смерти: она знала, как умирает человек. В последние дни она почти не отходила от Шпана. Он большей частью спал. Но часто просыпался, внезапно охваченный безумным страхом: кто-то касался ледяными пальцами его плеча — кто-то невидимый, предупреждавший его о какой-то опасности. Чей-то голос шептал ему что-то на ухо совершенно отчетливо, но когда он приподнимался и оглядывался по сторонам, никого не было, В его грезах ему часто являлась Христина. Он влачился среди раскаленной тьмы, по горячей, темной пустыне, его терзала ужасная жажда. И вот раздавался мягкий шелест в воздухе, перед ним возникал ангел в серебристом одеянии и протягивал ему на пальце капельку росы. И он с трепетом видел, что это Христина, что она смачивает его губы. Его тело пылало, иссыхало от страшного зноя, но в это время его овевало благовонное дыхание светящегося ангела, излучавшее прохладу. Да, это была Христина — она являлась, чтобы сопровождать его через все страшные испытания.
Иногда он часами шептал, разговаривая сам с собой, и Шальке отчетливо разбирала каждое слово. Он говорил о кофе, рисе, сахаре, и при этом его руки беспокойно бегали по одеялу. Он целыми часами проверял на ощупь кончиками пальцев рис и сахар, потом растирал муку, наконец в пальцах оставался только песок, один только песок. «Они прислали мне песок», — шептал он.
Порой, когда Шпан неожиданно открывал глаза, он видел, как вокруг него витает какой-то дух, призрак, нащупывавший серебряную цепочку на его груди. Потом он снова погружался в глубокий сон. Туда призрак не мог за ним последовать. «Как тяжело он умирает!» — думала Шальке.
Однажды вечером он проснулся в полном сознании, давно уже голова его не была так ясна. Он с трудом сел и спросил поразительно чистым голосом:
— Где Христина?
Шальке протянула ему стакан воды.
— Христина в городе, — ответила она.
— В породе? Да, разумеется, она в городе.
Шальке ответила не размышляя. Что же еще она могла сказать? Неужели же выпустить все из рук в последнюю минуту? Кто отблагодарит ее за то, что она месяцами мучилась у постели больного? Никто! Уж не должна ли она была отправить посыльного к Бабетте ночью? И где было ей взять такого посыльного? У этого человека печать смерти на лице. Пока Христина явится, будет уже слишком поздно. Зачем его тревожить в последние минуты?
Шпан неподвижно смотрел перед собой свинцовыми, тусклыми глазами. Он напряженно думал, потом сказал:
— Позовите нотариуса, пусть придет сейчас же!
Но прежде чем Шальке успела ответить, он снова упал на подушки. Он лежал не двигаясь, его закрытые веки слегка дрожали. С этой минуты он больше не приходил в сознание. Он едва дышал, пульс уже не прощупывался. В его дыхании постепенно появился присвист, потом хрипение. Руки иногда вздрагивали. Шальке ушла: она знала, что наступил конец.
Она была совершенно измучена, ее силы были на исходе.
— Ешь, Фрида! — сказал сапожник, уплетая за обе щеки. На столе лежали хлеб и сыр.
— Я не могу проглотить ни куска.
— Ну так выпей по крайней мере стаканчик! — Он налил ей стакан сладкого венгерского. Это было вино, взятое из погреба Шпана.
— Да, пожалуй это мне поможет.
Сапожник пил и жевал, громко чавкая. Тяжелый, громоздкий, сидел он за столом, не снимая передника, распространяя сильный запах кожи и пота. Облизывал зубы толстым красным языком и медленно поглаживал реденькую шелковистую бороду, которая, словно паутина, прикрывала его зоб.
— Ну, Фрида! — сказал он, глядя на нее выпученными рыбьими глазами, и похотливо протянул к ней мясистую руку.
Шальке вскочила.
— Оставь меня в покое! — крикнула она. — Я хочу спать — иначе я с ума сойду.
— Не вечно же это будет длиться!
Но Шальке не заснула. Она подождала, пока не услышала, что сапожник внизу улегся в кровать. Наконец он захрапел. Тогда она тихо поднялась и крадучись проскользнула в дом Шпана. Страх сжимал ей горло. Это было, в сущности, выше ее сил, но если она теперь не выдержит, то все ее старания были напрасны. В доме царила нерушимая тишина. Шальке не решалась зажечь лишний свет, она включала лампочки ненадолго, только чтобы осмотреться. Кто-нибудь с рыночной площади может заметить свет. Случайность, мелочь может погубить все, как об этом часто пишут в газетах.
У дверей спальни она прислушалась. Все было тихо, нигде ни звука. Наконец, собравшись с духом, она заглянула внутрь. Шпан лежал тихий и неподвижный — маленький, ссохшийся, столетний. Он казался замерзшим: волосы из снега, щетина на лице — иголочки льда, глаза — маленькие льдинки. Она содрогнулась. Он был мертв.
Вдову Шальке охватили печаль и скорбь, она смиренно склонила голову и начала молиться. «Упокой, господи, душу его», — бессознательно шептала она слова какой-то молитвы. И в то же время она испытала какое-то возвышающее душу чувство, увидев его в таком страшном одиночестве.
Теперь ей предстояло проделать самое трудное — самое-самое трудное. Она давно уже боялась этой минуты. Ах, ведь, в сущности, она женщина робкая, даже трусливая; смелой ее никак не назовешь — мышь пробежит, а ей уже страшно. Но сделать это надо. Она прикрыла носовым платком маленькое столетнее лицо с иголочками льда, и тогда стало гораздо легче. Где же цепочка? Она искала цепочку, которую Шпан носил на груди. Вот она! Шальке нащупала ключик и осторожно сняла цепочку через голову мертвеца. Самое трудное позади. Она прислушалась, затаив дыхание. Тишина, в городе не слышно ни звука.
Двигаясь вдоль стен, не спуская глаз с кровати, проскользнула она в угол, где стоял маленький желтый несгораемый шкаф. Осторожно наклонилась, отперла его, и дверца бесшумно отворилась. Шальке знала: если что-нибудь случится, если где-нибудь кто-нибудь шевельнется или заговорит, она упадет замертво, и завтра ее найдут здесь, — о, позор! В «сейфе лежали письма, бумаги — это ее не интересует, — стояла коробочка с серебряными монетами — это ее тоже не интересует. Рядом лежала пачка банкнотов, она торопливо сунула их себе за пазуху. Потом тщательно заперла сейф. Когда она нажала дверцу, из шкафа со свистом вырвался воздух. Готово! Ее руки страшно дрожали, пора было кончать.