Песнь ледяной сирены
Шрифт:
Сольвейг не могла даже представить, какая ноша легла на плечи сестры, когда умерли их родители. Всю свою юность Летта растратила на Сольвейг. Пока ее ровесницы бегали на танцы и строили глазки симпатичным молодым людям, Летта оставалась с младшей сестрой. Учила ее, непутевую, наукам и магии холода.
Вся любовь Сольвейг, которая должна была делиться на троих, после смерти родителей досталась одной Летте. Да и ее – светлую, искреннюю, жизнерадостную – просто невозможно было не полюбить. Вот почему Сольвейг было так больно разочаровывать сестру. Достаточно того, что каждый день она разочаровывала саму себя.
– Думаю, ваза нам еще
По снежному ковру полилась ее тихая Песнь. Окутанные призрачной синевой магии, осколки стекла потянулись друг к другу. Лед покрыл сложенную, словно головоломку, вазу тонкой хрустящей глазурью, сращивая, залечивая трещины-раны. Сольвейг с восторгом наблюдала за происходящим – лишь одним из проявлений магии сирен. Куда сильней ее восхищала другая грань дара сестры. Летта не крала ее мечту… но она все же умела исцелять.
Самый страшный и опасный жар – у маленького ребенка. Порой не помогает ни отвар целительниц из крепости огненных стражей, ни шаманские обряды, ни лучшие лекарства аптекарей. И дикие злые ветра пуще прежнего вьются вокруг дома, а за порогом таится буря. И Белая Невеста готова рядиться в черные одежды, чтобы унести чужую душу в снежную тьму. Тогда в дом, где в горячечном бреду мечется дитя, приходит Летта. Кладет руку на лоб и поет, тихой Песнью забирая жар. Как только за ней закрывается дверь, родители смотрят на спящее чадо и понимают: беда миновала. А Белая Невеста уходит, чтобы кого-то другого увести в вечную стужу за собой.
Ветер разметал волосы Сольвейг, в них запутались потревоженные снежинки. Небо недобро потемнело, хотя до ночи еще было далеко. Воздух пах зарождающейся бурей.
– Невеста злится, – вздохнула Летта. Добавила участливо: – Да и ты, наверное, устала. Идем домой.
Сольвейг молча кивнула и пошла в сторону дома. За то время, что они провели во дворе, падающий с неба снег и пронизывающий ветер успели замести тропинку. Ноги Сольвейг, обутые в отороченные мехом кожаные ботиночки, по щиколотку проваливались в снег. Летта негромко пропела, и призванный ею ветер разметал хлопья снега. Когда он поутих, между сестрами и домом пролегла узкая тропа.
Они жили в Застенье, что могли позволить себе только отчаянные смельчаки, с ног до головы увешанные оберегами защиты от духов зимы… и ледяные сирены. Обереги последним были не нужны – духи зимы будто избегали их, из-за чего сирен многие и недолюбливали, из-за чего распускали про них глупые слухи. А исчадия льда скитались по Ледяному Венцу и не рисковали приближаться к огненному плющу на городских стенах, к которым стройным рядком прилегали дома ледяных сирен.
Жизнь на острове вечной зимы никогда нельзя было назвать простой и безопасной. Крамарк представлял собой россыпь городов, между которыми расстилались бескрайние ледяные пустыни. И прежде люди знали: хочешь остаться живым и сохранить все конечности – просто держись поближе к городским стенам и как можно дальше от заснеженных пустырей.
Сольвейг плохо помнила день, когда все изменилось – слишком маленькой была тогда. Плохо помнила свою первую встречу с исчадием льда.
Стал ли всему виной гнев Белой Невесты или коварство ее супруга Хозяина Зимы… Причин они, смертные, не знали. Знали лишь, что исчадия льда покинули Ледяной Венец и разбрелись по всему острову, уничтожая на своем пути целые деревни. На далеком расстоянии от Ледяного Венца, лишенные его силы, многие исчадия не выжили. Их – ослабевших, вконец одичавших, убили огненные стражи из разных городов.
Тех, что попытались напасть на Атриви-Норд, городская и Огненная стража остановили. Но прежде исчадия льда ворвались в дома в Застенье. Большинство ледяных сирен сумели от них отбиться, то Туве Иверсен, их мама… Она стала щитом для двух своих дочерей, но себя и мужа защитить не смогла.
Сольвейг знала, что Летта не даст ее в обиду, и все же было страшновато жить так близко к еловому лесу, который таил в своих недрах стеклянное сердце – Ледяной Венец. Но другого дома у них попросту не было.
Войдя в дом, Летта подошла к камину и шепотом призвала саламандру. Сольвейг любила наблюдать за танцем искр и оттенков красного и золотого в камине, хотя не нуждалась в главном даре огня – тепле. Ледяные сирены не мерзли – стихия холода, льда и стужи жила в них, текла в их крови. Быть может, поэтому их кожа была такой светлой, почти прозрачной. Поэтому их глаза были всех оттенков льда и порой казались лишь осколками цветного хрусталя.
Распахнутые, будто в постоянном удивлении, глаза сестер Иверсен были светло-светло-голубыми. Они унаследовали от матери миловидную внешность и тонкие черты лица, и друг на друга – как и на нее саму – были очень похожи. Их роднила и веточка серебристого инея на коже, что опускалась от уголка глаза на скулу. Словно сама зима их пометила. Вот только Сольвейг была ниже сестры на целую голову – а саму Летту высокой никак не назовешь.
Среди сложенных в камине поленьев мелькнул огненный хвост. Ящерка скользила по дереву, оставляя за собой слепящий след и воспламеняя поленья. Летта и Сольвейг сели в кресла у камина: старшая сестра с книгой на коленях, младшая – с беспокойными мыслями в голове.
Ее тревожило, что очередная тренировка ни к чему не привела. Печалило, что она не могла защитить сестру, не могла защитить даже саму себя. Хоть и звалась ледяной сиреной.
Сольвейг коснулась рукой горла – жест неосознанный, безотчетный. На ощупь кожа казалась идеально гладкой. Шрамы были там, внутри. На внутренней стороне горла, на связках – драгоценных эластичных нитях, дающих живущему в ледяных сиренах дару физическое воплощение.
Летта, помрачнев, отвела взгляд. Они избегали говорить на эту тему – зачем осевшее пеплом прошлое ворошить? Но думали сестры Иверсен об одном и том же – шрамы на связках могут помешать Сольвейг овладеть искусством сиреньего пения. И не помогут ни целители, ни целебная сила самой вселенной – время.
Сольвейг содрогнулась, вспомнив тянущуюся к ней белую руку с ледяными жилами. А затем – капли крови на снежно-белом насте. Боли от леденящего прикосновения Хладного не было, но боль в горле – ослепительная, затмевающая все… была. Она до сих пор приходит к Сольвейг во сне – не морда твари, а именно эта жуткая рука. Иногда за спиной Хладного стояла мама. Безучастная, но красивая, как всегда. Сольвейг была рада видеть ее. Даже в кошмарах.
Ей заново пришлось учиться говорить. Шептать, преодолевая боль в сшитых нитями чар связках. Она выжила и даже сохранила свое ледяное наследие, не расплескав ни капли. Это важно: зима Крамарка опасна. Ее надо уметь укрощать. Все, что ей нужно теперь – вернуть голос сирены.
Она шла, отмечая пройденный путь крохотными шажками. И как бы ни был силен встречный ветер, ты не можешь вечно оставаться на месте, если упрямо идешь вперед.
Мелодичный голос сестры распугал мысли Сольвейг.