Песнь меча
Шрифт:
Предводитель дружины Эджил поднялся со своего места, с рогом, полным эля; и люди, сидевшие неподалеку, подтянулись поближе, чтобы послушать, а потом и другие и дальние, пока весь лагерь и воины, достаточно трезвые, чтобы понимать происходящее, не окружили его в освещенной факелами тьме.
Эджил огляделся вокруг, осушил свой рог и стряхнул последние капли на землю. Затем громким напевным голосом, как гусляр, начал рассказывать о смерти Рыжего Торштена Олафсона. Он уже рассказывал об этом леди Од, коротко и спокойно, но теперь другое дело — это была песнь о гибели, без которой не может быть погребен ни один вождь, песнь, которую позже подхватят и дополнят гусляры, и она станет частью истории его народа.
Лучше, чтобы Торштен погиб в бою, а не от стрелы, выпущенной из засады, но Эджил постарался на славу. И леди Од слушала его, не отрывая глаз, как слушала Бьярни четыре дня назад.
Когда Эджил закончил, она сказала:
— Прекрасный рассказ, Эджил, благодарю тебя от всего сердца.
Но среди столпившихся воинов поднялся ропот, и их предводитель, все еще стоя с пустым рогом в руке, сказал:
— Госпожа, есть еще кое-что.
— Говори, — произнесла леди Од; она выпрямилась на скамье, и лицо ее стало каменным, как будто знала — все четыре дня — о чем пойдет речь.
— Некоторые из нас, особенно молодые воины, — начал Эджил, — хотели сразу же повернуть на юг, чтобы отомстить за Торштена Олафсона раздробленными черепами и сожженными жилищами.
— И все же вы направились на север, — сказала госпожа, — мудрое решение.
— Мы вернулись, чтобы привезти тело повелителя для погребения и защитить его матушку и детей, если понадобится. И мы вернулись, госпожа, чтобы услышать твое приказание.
В толпе послышался недовольный ропот. Леди Од была матерью своего народа, но это дело касается мужчин, а она всего лишь женщина.
Госпожа услышала их возмущение и поднялась, холодно и напряженно взглянув на лица, освещенные факелами — мало-помалу гул стих.
Когда воцарилась тишина, она заговорила так, словно сама была мужчиной, — она всегда отличалась мужским взглядом и мужской способностью взвешивать все «за» и «против» — и при этом была для них матерью.
— Из всего, что я услышала за эти четыре дня, два события не вызывают сомнений: во-первых, смерть вашего повелителя, моего сына, была не гибелью в бою, а убийством, совершенным из кровной мести, как рассказал предводитель Эджил, и вы уже возвратили долг. Большего наши обычаи не требуют!
Минуту она молчала, приковав их внимание взглядом. Затем продолжила:
— Во-вторых, вы приплыли сюда вслед за своим повелителем, как и люди с Оркни вслед за своим, не для того чтобы разграбить поселения, вырезать скот, забрать золото и рабов и отправиться домой, оставив позади дым пожарищ. Да, отчасти это был военный поход, но только чтобы закрепиться на новой земле, заключить мир со здешними племенами и создать поселения. Теперь с враждой покончено — по большей части — и пришло время строить дома; мир легче укрепить свадьбами и родством — мне сказали, что на юге уже шли разговоры о том, чтобы отдавать друг другу на воспитание своих сыновей — чем убийствами, которые никогда не прекратятся.
— Викингам не пристало выслушивать такое, — заворчал старый моряк, — мне это надоело.
Но леди Од улыбнулась ему, как старому другу:
— Возможно, ты прав, Ранальф Ормсон, но все же тебе лучше выслушать меня и запомнить мои слова — ради поселений, которые вы построите в устье реки, ради женщин и детей, которых привезете к новым очагам — вы еще не зажгли их, чтобы печь лепешки из ячменя, который только предстоит собрать. Во имя Белого Христа, выслушай и запомни мои слова, когда меня не будет рядом, чтобы напомнить их тебе.
Тревожные возгласы пронеслись по толпе. Она столько лет была частью их жизни… Эджил взволнованно сказал:
— Госпожа, вы совсем еще не старая!
Она посмотрела на него, затем на испуганные лица в свете погребальных факелов и рассмеялась, очень ласково, над их простотой и наивностью.
— Нет, нет, я не об этом. Хотя я вдруг действительно почувствовала себя слишком старой, у меня нет сил, чтобы строить мир заново. На Кейтнессе у меня нет ни дома, ни родни, как и там, на островах; но в Исландии все еще живет моя семья, мои братья, которых я не видела много лет. Поэтому весной, когда можно будет выйти в море, и здесь будет покончено со всеми делами, я отправлюсь к ним.
И все поняли, что говорить больше не о чем.
Глава 16. Корабль и темный лес
Кейтнесский лес в глубине острова не был похож ни на один лес, который когда-либо доводилось видеть Бьярни: темный ворс шепчущих сосен, покачивающихся на ветру, в окружении карликовых дубов, ясеней и кустов боярышника. Живые деревья подпирали засохшие, а под ними покоились стволы поверженных гигантов, которые упали и прогнили насквозь, так что один неверный шаг — и можно было провалиться в муравейник. И ни на минуту не покидало чувство, что лес живет собственной жизнью, наблюдает тысячью глаз, таит среди деревьев невидимую опасность.
По лесу, до каменистого берега под крепостью Дангадра петляла мутная торфяная река, достаточно глубокая, чтобы спустить по ней торговое судно, но слишком узкая, чтобы кораблю плыть самому — его пришлось бы тянуть на веревках. На западном берегу деревья уступали место неровной полянке, и там, как только последние тени позднего лета сменились пышной осенью, появился лагерь, обнесенный частоколом, — с торфяными и деревянными жилищами, притулившимися вокруг низкого длинного дома в виде лодки, который должен был стать зимним убежищем леди Од и ее домочадцев.
Никто не понимал, почему корабль, которого жаждало ее сердце, нельзя строить на берегу, у главного поселения, где госпожа осталась бы под защитой воинов Малла. Но нет, на следующий день после отпевания она приказала, чтобы «Деву-тюленя» строили в лесу, где деревья были под рукой; к тому же она сама хотела провести всю зиму с работниками, наблюдая за рождением своего корабля.
Как неразумно! Бьярни поделился своими мыслями с Эрпом, когда они работали бок о бок, перевязывая веревками торфяную крышу длинного дома, чтобы укрепить ее перед зимними бурями.