Песнь небесного меча
Шрифт:
*
Хэстен повел нас в темноту. Помню, я думал — легко будет сказать, что мертвый встал и говорил, если все будет проделано в такой тьме. Откуда мы узнаем, что так все и было? Может, мы услышим слова трупа, но не сможем его разглядеть. Я уже собирался запротестовать, когда двое людей Эйлафа вышли из дома с горящими факелами, ярко сияющими во влажной ночи.
Они провели нас мимо загона для свиней, и в глазах животных отразилось пламя. Пока мы находились в доме, прошел дождь, обычный короткий зимний ливень, но вода все еще капала с голых веток.
Финан, которого беспокоило предстоящее колдовство, Держался рядом со мной.
Мы прошли по тропе, ведущей вниз с холма, на маленький выгон; рядом с ним стояло строение, которое я принял за сарай.
Три факела швырнули в заготовленные заранее груды хвороста, и огонь быстро занялся: языки пламени взметнулись, освещая деревянную стену сарая и влажную соломенную крышу.
Когда свет стал ярче, я понял, что это вовсе не выгон, а кладбище. Маленькое поле было испещрено низкими земляными холмиками и окружено хорошей изгородью, чтобы животные не могли выкопать мертвых.
— Тут была наша церковь, — объяснил Хада, появившись рядом и кивнув на то, что я принял за сарай.
— Ты христианин? — спросил я.
— Да, господин. Но сейчас у нас нет священника. — Он перекрестился. — Наши мертвые ложатся в землю без отпущения грехов.
— Мой сын покоится на христианском кладбище, — сказал я — и подивился, зачем я об этом упомянул.
Я редко думал о своем умершем в младенчестве сыне. Я не знал его, и с его матерью мы больше не виделись. И все-таки я вспомнил о нем той темной ночью на влажной земле мертвеца.
— Почему датского скальда похоронили на христианском кладбище? — спросил я Хаду. — Ты же говорил, что он не был христианином?
— Он умер здесь, господин, и мы похоронили его прежде, чем узнали, что он не христианин. Может, поэтому он и не находит покоя?
— Может быть, — ответил я.
А потом услышал позади звуки борьбы и пожалел, что не догадался попросить обратно свои мечи, покидая дом Эйлафа.
Я повернулся, ожидая нападения, но увидел только, как двое людей тащат в нашу сторону третьего. Тот был тонким, юным, светловолосым. В свете огня его глаза казались огромными. И он скулил. Тащившие его люди были гораздо крупнее, поэтому его попытки вырваться были тщетными.
Я озадаченно взглянул на Хэстена.
— Чтобы вызвать мертвеца, господин, — объяснил он, — мы должны послать кого-нибудь на ту сторону бездны.
— Кто это?
— Сакс, — беспечно ответил Хэстен.
— Он заслуживает смерти? — спросил я.
Я не был щепетилен, когда речь шла о том, чтобы кого-нибудь убить, но чувствовал — Хэстен убивает так, как ребенок топит мышь. А я не хотел, чтобы на моей совести была гибель человека, не заслужившего подобной участи. Это ведь не битва, где есть шанс уйти в вечное веселье пиршественного зала Одина.
— Он вор, — ответил Хэстен.
— Дважды вор, — добавил Эйлаф.
Я подошел к юноше, взял его за подбородок и запрокинул ему голову. На лбу у того виднелось клеймо приговоренного грабителя.
— Что ты украл? — спросил я.
— Плащ, господин, — прошептал он. — Мне было холодно.
— Это было твоим первым воровством или вторым?
— В первый раз он украл ягненка, — сказал за моей спиной Эйлаф.
— Я был голоден, господин, — сказал юноша, — и мой ребенок умирал с голоду.
— Ты украл дважды, — проговорил я, — значит, должен умереть.
Даже в этом беззаконном месте существовал закон.
Молодой человек плакал, но все еще не спускал с меня глаз. Он думал, что я могу сжалиться, приказать, чтобы его пощадили, но я отвернулся. За свою жизнь я забрал много чужих вещей, и почти все они стоили куда дороже ягненка или плаща, но я забирал их на глазах владельца, когда тот мог защитить свое имущество с помощью меча. Заслуживает смерти лишь тот, кто ворует в темноте.
Хада все крестился и крестился. Он нервничал. Молодой вор что-то невнятно кричал, обращаясь ко мне, пока один из его охранников не ударил его по губам. Тогда юноша просто повесил голову и заплакал. Финан и трое моих саксов вцепились в свои кресты.
— Ты готов, господин? — спросил меня Хэстен.
— Да, — ответил я, стараясь говорить уверенно.
Но, по правде говоря, я нервничал так же, как Финан. Между нашим миром и землями мертвых есть завеса, и часть моей души желала, чтобы эта завеса оставалась на месте. Я инстинктивно принялся нашаривать рукоять Вздоха Змея, но меча со мной не было.
— Вложите послание ему в рот, — приказал Хэстен.
Один из охранников попытался открыть рот молодого человека, но тот сопротивлялся — пока его не ткнули ножом в губы. Тогда он широко разинул рот, и ему на язык положили какой-то предмет.
— Струна арфы, — объяснил мне Хэстен. — Бьорн поймет, что это значит. А теперь убейте его, — обратился он к охранникам.
— Нет! — закричал молодой человек, выплюнув свернутую струну.
Он начал вопить и плакать, когда двое потащили его к одному из могильных холмиков. Два охранника встали справа и слева от холмика, удерживая своего пленника на могиле. Луна серебрилась в прорехе облаков. На кладбище пахло новым дождем.
— Нет, пожалуйста, нет!
Юноша плакал, дрожа.
— У меня жена и дети, нет! Пожалуйста!
— Убейте его, — приказал Эйлаф Рыжий.
Один из охранников впихнул струну арфы в рот посланника, потом придержал его челюсть, чтобы тот не открыл рот. Он запрокинул голову молодого человека — сильно, подставляя горло клинку, — а второй датчанин рассек его быстрым, натренированным движением, после чего потянул и вывернул клинок.
Я услышал приглушенный гортанный звук, увидел, как кровь брызнула черным в лунном свете, закапала двух датчан, пролилась на могилу и хлынула на влажную траву. Тело посланника дернулось; некоторое время он еще боролся, а кровь лилась все слабей. Потом молодой человек тяжело осел между теми, кто его держал. Те подождали, пока последние капли крови упадут на могилу, и только когда кровь перестала течь, оттащили тело и уронили рядом с деревянной кладбищенской оградой.