Песнь шаира или хроники Ахдада

Шабельник Руслан

При упоминании двенадцать тысяч, султан скосил черные глаза на визиря.

Абу-ль-Хасан счел за лучшее внимательно рассмотреть носок своей туфли. Правой.

– Значит, ты подтверждаешь свою вину.

– В чем, в чем она? Только лишь в честной сделке! Подтверждаю.

– В том, что товар - порченный!

Страшен повелитель в гневе. Вдвойне страшен, ибо над Ицхаком стоял не только повелитель, но и оскорбленный мужчина. Абу-ль-Хасан возблагодарил Аллаха за то, что тот отвратил от верного раба своего праведный, вкупе с неправедным гнев Шамс ад-Дина. И хотя обещано каждому правоверному браслеты из золота и одеяния из атласа и парчи и возлияния без последствий, и, конечно же, черноокие гурии, Абу-ль-Хасан не торопился вкусить неотвратимых радостей

зеленого рая.

– Э-э-э, в смысле порченный?

– Не притворяйся, о презреннейший среди евреев и грязнейший и ничтожнейший из них, облегчи душу, а даже у неверных она есть, признай вину!

– Если признаю, мудрейший среди султанов сменит праведный гнев на милость?

– Нет.

– Тогда какой, э-э-э, смысл, тем более, что - Бог свидетель, а мой бог тоже не жалует лживые языки, в чем вина моя, ведомо мне не больше, чем глухому от рождения о песнях, слепцу о красках мира, безрукому о...

– Ну хватит! Невольница, что ты продал Абу-ль-Хасану, а он подарил мне, оказалась не... не невинной. Чей-то твердый плуг уже вспахал девственное поле!

– Ах, вот оно что! Мудрейший среди султанов льстит несчастному Ицхаку. Если плуг того и был тверд, память о тех далеких и славных годах давно стерлась, затуманенная более свежими и более приличествующими седой старости делами. Как то - вкусная похлебка из жирной баранины, теплое джуббе, запретное для почитающих Аллаха, но такое сладкое вино...

– Казню, сегодня же, до асра.

– Если и это не убеждает узел мира - султана среди султанов Шамс ад-Дина Мухаммада, - затараторил Ицхак, - пусть он вспомнит мою жену, податливую, словно свежезамешанная глина Сарочку. Ужели шахиншах султанов видит в несчастном Ицхаке огонь отваги, способный вызвать неудовольствие диаманта среди жен - Сарочки. А вспаши я, э-э-э, поле молодой наложницы, а хоть и немолодой, Сарочка обидится, ай как обидится. А ее обида, не в обиду будь сказано светлейшему Шамс ад-Дину, не ровня обиде султана Ахдада, как не равны равнинная река и горный ручей.

Шамс ад-Дин Мухаммад задумался и даже почесал красную щеку рукой, правой. Слова, готовые сорваться с губ повелителя правоверных, и хоть это титул халифа, но кто сказал, что в своем городе султан - не халиф, или не амир аль-муаминин, заготовленные слова так и остались на губах, ибо Шамс ад-Дин Мухаммад знал Сарочку. Да и кто ее не знал.

6.

Рассказ о Сарочке - жене Ицхака, о джине и о царе гулей

Жил в городе Ахдаде купец, и звали его Ицхак, и была у него жена по имени Сарочка. Как сказал о ней поэт:

Грузна как бурдюк она с мочою раздувшийся,

И бедра её, как склоны гор возвышаются.

Когда в землях западных кичливо идёт она,

Летит на восток тот вздор, который несёт она.

И в ночь, когда Ицхак вошел к Сарочке (а было это много лет назад), она взяла с него клятву, что он не приведет в дом ни одной женщины, кроме нее. И хоть вера Ицхака запрещала тому клясться, он дал обещание и с той поры ни разу не нарушил его.

Надо сказать, что к шикарным формам Сарочки прилагался более чем скверный характер, и не раз, и не два Ицхак жалел о необдуманно данном обещании. Одно вселяло радость в сердце несчастного еврея - Ицхак, как и его отец, был купцом, вследствие чего много времени проводил вне дома. Одно омрачало светлые дни радости - домой приходилось возвращаться, к тому же приближалась старость, а значит тот день, когда Ицхак не сможет отправиться в очередное путешествие.

В один из дней, возвращаясь из очередного путешествия в соседний город, куда Ицхак ездил взимать долги, жара и усталость одолели еврея. Тогда он присел на берегу пруда и, сунув руку в седельный мешок, начал подкрепляться. Неожиданно Ицхак увидел, как что-то блестит в прибрежном песке.

Подойдя, Ицхак увидел, что это кувшин из желтой меди чем-то наполненный, и горлышко его было запечатано свинцом. А Ицхак был купцом из купцов и воскликнул: "Я продам его на рынке медников, он стоит десять динаров золотом!" Потом он подвигал кувшин, и нашёл его тяжёлым, и увидел, что он плотно закрыт, и сказал себе: "Взгляну-ка, что в этом кувшине! Открою его и посмотрю, что в нем есть, а потом продам!" И он вынул нож и старался над свинцом, пока не сорвал его с кувшина, и положил кувшин боком на землю и потряс его, чтобы то, что было в нем, вылилось. Но оттуда не полилось ничего, и еврей до крайности удивился. А потом из кувшина пошёл дым, который поднялся до облаков небесных и пополз по лицу земли, и когда дым вышел целиком, то собрался и сжался, и затрепетал, и сделался джинном с головой в облаках и ногами на земле. И голова его была как купол, руки как вилы, ноги как мачты, рот словно пещера, зубы, точно камни, ноздри как трубы, и глаза как два светильника, и был он мрачный, мерзкий.

И когда Ицхак увидел этого джинна, у него задрожали поджилки и застучали зубы, и высохла слюна, и он не видел перед собой дороги. А джинн, увидя еврея, воскликнул:

– Нет бога, кроме Аллаха, Сулейман - пророк Аллаха!
– потом он вскричал, - о пророк Аллаха, не убивай меня! Я не стану больше противиться твоему слову и не ослушаюсь твоего веления!

До крайности удивленный Ицхак сказал ему:

– О джинн, ты говоришь: "Сулейман - пророк Аллаха", а Сулейман уже тысяча восемьсот лет как умер, и мы живём в последние времена перед концом мира. Какова твоя история, и что с тобой случилось, и почему ты вошёл в этот кувшин?

И, услышав слова рыбака, джинн воскликнул:

– Нет бога, кроме Аллаха! Радуйся, о человек!

– Чем же ты меня порадуешь?
– спросил еврей.

И джинн ответил:

– Тем, что убью тебя сию же минуту злейшей смертью.

– О проклятый, - воскликнул еврей, - за что ты убиваешь меня и зачем нужна тебе моя жизнь, когда я освободил тебя из кувшина и спас?

– Пожелай, какой смертью хочешь умереть и какой казнью казнён!
– сказал джинн.

И еврей воскликнул:

– В чем мой грех и за что ты меня так награждаешь?

– Знай, о человек, - сказал джинн, - что я один из джиннов-вероотступников, и мы ослушались Сулеймана, сына Дауда, - мир с ними обоими! И Сулейман прислал своего визиря, Асафа ибн Барахию, и он привёл меня к Сулейману насильно, в унижении, против моей воли. Он поставил меня перед Сулейманом, и Сулейман, увидев меня, призвал против меня на помощь Аллаха и предложил мне принять истинную веру и войти под его власть, но я отказался. И тогда он велел принести этот кувшин и заточил меня в нем и запечатал кувшин свинцом, оттиснув на нем величайшее из имён Аллаха, а потом он отдал приказ джиннам, и они понесли меня и бросили посреди моря. И я провёл в заточении сто лет и сказал в своём сердце: всякого, кто освободит меня, я обогащу навеки. Но прошло ещё сто лет, и никто меня не освободил. И прошла другая сотня, и я сказал: всякому, кто освободит меня, я открою сокровища земли. Но никто не освободил меня. И надо мною прошло ещё четыреста лет, и я сказал: всякому, кто освободит меня, я исполню три желания. Но никто не освободил меня, и тогда я разгневался сильным гневом и сказал в душе своей: всякого, кто освободит меня сейчас, я убью и предложу ему выбрать, какою смертью умереть! И вот ты освободил меня, и я тебе предлагаю выбрать, какой смертью ты хочешь умереть.

Услышав слова джинна, Ицхак воскликнул:

– О диво божье! А я-то пришёл освободить тебя только теперь! Избавь меня от смерти - господь избавит тебя. Не губи меня.

– Твоя смерть неизбежна, пожелай же, какой смертью тебе умереть, - сказал джинн.

И когда Ицхак убедился в этом, он снова обратился к джинну и сказал:

– Помилуй меня в награду за то, что я тебя освободил.

– Но я ведь и убиваю тебя только потому, что ты меня освободил!
– воскликнул джинн.

И еврей спросил джинна: