Песнь торжествующей любви
Шрифт:
Ничего, только ночь и одно горящее окно павильона вдали.
Он осторожно открыл дверь, оглянувшись на спящую жену, и выскользнул из дома.
Следы ночной драмы он нашел тут же. На каменной террасе еще не высохла лужица крови на том месте, где он ударил кинжалом Венедикта. Он наклонился к ней, потрогал пальцем. Без сомнения, это была кровь. Капли крови уводили по дорожке дальше, к павильону.
Иннокентий направился туда крадучись и озираясь. Почему-то он ждал неожиданностей. У статуи сатира он вновь остановился, непроизвольно изобразил его нынешнюю позу,
В павильоне было тихо, горело лишь одно окно. Он увидел на ручке двери следы окровавленных пальцев, осторожно открыл дверь, прошел на цыпочках темную прихожую и остановился на пороге, пораженный увиденным.
Посреди комнаты, на персидском ковре, с парчовой подушкой под головой, покрытый широкой красной шалью с черными разводами, лежал на спине Венедикт. Лицо его, желтое, как воск, с закрытыми глазами, обращено было в потолок, дыхания не было заметно, он выглядел мертвецом.
У ног его, тоже закутанный в красную шаль, стоял на коленях малаец. Он держал в левой руке ветку неведомого растения, похожего на папоротник, и, наклонившись слегка вперед, неотвратно глядел на своего господина. Небольшой факел, воткнутый в пол, горел зеленоватым огнем и один освещал комнату.
Малаец не пошевелился при входе Иннокентия, только вскинул на него глаза и опять устремил их на Венедикта.
Время от времени он поднимал ветку и потрясал ею в воздухе, шепча губами беззвучные слова. На полу лежал окровавленный кинжал, которым Иннокентий поразил Венедикта.
Прошла минута.
Иннокентий приблизился к малайцу и, нагнувшись к нему, произнес сдавленнымс голосом:
– Умер?..
Малаец наклонил голову сверху вниз и, высвободив из-под шали свою правую руку, указал повелительно на дверь. Иннокентий открыл было рот, чтобы что-то еще спросить, но рука возобновила свой жест. Иннокентий, пятясь, покинул комнату.
Он снова оказался в ночном саду. Из-за деревьев он видел полоску нарождавшейся утренней зари – и она показалась ему кровавой.
И снова он направился к спальне, но не вошел в нее, а лишь посмотрел сквозь стекло на спящую Валерию. Она не проснулась, лицо ее было светло.
Иннокентий пошел далее, вошел в дом с главного входа и, подойдя к буфету, налил себе в рюмку водки. Опрокинул ее в рот, поморщился.
Отойдя к креслу, уселся в него, подперев голову руками, и незаметно уснул.
Разбудил его камердинер Николай, который осторожно трогал его за плечо, наклонившись к нему и участливо заглядывая в лицо.
– Иннокентий Петрович, извиняюсь… Велено срочно передать…
– А? Что? – встрепенулся Иннокентий.
– Слуга вашего друга, малаец, сейчас мне объявил, что его господин занемог и желает перебраться в город как можно скорее со всеми пожитками. Он просит вас, чтобы вы распорядились и дали в помощь людей для сборов. Вы позволите?
– Малаец вам это объявил? Каким образом? Ведь он немой, – удивился Иннокентий, просыпаясь по-настоящему.
– Вот бумага, на которой он все это написал, – камердинер протянул ему лист.
Иннокентий удивленно повертел его в руках.
– Однако, он правильно пишет по-русски… Так Венедикт, вы говорите, болен?
– Да, очень болен – и видеть его нельзя.
Иннокентий встал, подозрительно взглянул на камердинера – знает ли он о том, что произошло в саду ночью?
– За врачом не посылали?
– Нет, малаец не позволил.
– Он это тоже написал?
– Так точно, барин.
Иннокеннтий помолчал.
– Ну, что ж… Распорядись, – сказал он.
Николай удалился.
Иннокентий направился в спальню. Жена уже не спала, но лежала в постели. Супруги обменялись долгим, значительным взглядом.
– Его уже нет? – спросила она.
Иннокентий вздрогнул.
– Как… нет? Ты разве…
– Он уехал? – продолжила она.
У Иннокентия отлегло от сердца.
– Нет еще. Но он уезжает сегодня.
– И я его больше никогда-никогда не увижу?! – просияла она.
– Никогда.
Валерия вскочила с постели и бросилась в объятия мужа. Она поцеловала его.
– И те сны не повторятся?
– Нет, – улыбнулся он.
Она, танцуя, сделала круг по комнате. Потом остановилась, протянула обе руки к мужу.
– И мы не будем никогда говорить о нем, никогда, слышишь, мой милый? И я из комнаты не выйду, пока он не уедет. Да, постой!…
Она бросилась к зеркальному трюмо и, порывшись в ящичке, вынула из него жемчужное ожерелье, подаренное ей Венедиктом, и протянула его мужу.
– Возьми эту вещь и брось немедля в самый глубокий колодец!
Он принял ожерелье.
– А теперь обними меня – я твоя Валерия – и не приходи ко мне, пока… тот не уедет…
При последних словах какая-то болезненная усмешка исказила ее лицо.
Иннокентий обнял ее и вышел из дома с ожерельем в руках. Возле дома уже были заметны сборы. Дворовые люди носили в автомобиль ковры и сундуки. Шофер Георгий копался во внутренностях авто, готовя его к поездке.
Иннокентий пошел вглубь сада, прошел мимо заброшенного пруда и оказался возле хозяйственных построек за садом. Здесь был простой колодец с воротом. Он подошел к нему, заглянул – глубоко внизу блеснуло зеркало воды – и, взвесив на руке ожерелье, бросил его в колодец.
Из колодца показалось облачко зеленоватого дыма. Иннокентий отшатнулся от колодца, пошел прочь.
Неотразимое чувство влекло его посмотреть, что же сейчас происходит в павильоне. На этот раз он подкрался к нему сзади. Сюда выходило высокое круглое окно. Иннокентий сделал подставку из валявшегося здесь небольшого обрубка бревна и, забравшись на него, заглянул в окошко.
Венедикт уже не лежал на ковре. Одетый в дорожное восточное платье, он сидел в кресле, но казался трупом, так же как в первое посещение Иннокентия. Окаменелая голова завалилась на спинку кресла, и протянутые, плашмя положенные руки неподвижно желтели на коленях. Грудь не поднималась.