Песни Беранже
Шрифт:
«Я с энтузиазмом удивлялся гению Наполеона, потому что он был обожаем народом, видевшим в нем представителя победоносного равенства (le representant de l'egalite victorieuse). Но это не мешало мне с ужасом видеть возрастающий деспотизм императора. При его падении я сожалел только о бедствиях отечества. К Бурбонам я был безразличен, но я надеялся, что при их слабости легко будут восстановлены некоторые народные льготы. Что касается до народа, от которого я никогда не отделялся, то мне казалось, что, после ужасной развязки столь продолжительных войн, и он был не против правителей, которых для него отыскали. Но скоро иллюзии разрушились; через несколько месяцев самые близорукие увидели, что надеяться нечего. Возвратился Наполеон с Эльбы, но во время «Ста дней» я уже не увлекся общим энтузиазмом: я видел, что Наполеон не может править ко благу народа. Тогда сложил я песню «Политика Лизы» {5} и в ней выразил свои опасения; больше этого расправить крылья я тогда не мог».
5
Имеется в виду
Пьеса эта, полная легкого юмора, заключает в себе действительно очень ясные намеки на владычество Наполеона. Напр., вот один куплет этой песни:
Combien les belles et les princes Aiment l'abus d'un grand pouvoir! Combien d'amants et de provinces Pousses enfin au desespoir! Crains que la revolte ennemie Dans ton boudoir ne trouve acces; Lise, abjure la tyrannie, Pour le bonheur de tes sujets [7] .7
[Как любят красавицы и властители злоупотреблять своей огромной властью! Сколько любовников и областей доводят они наконец до отчаяния! Бойся, чтобы враждебное восстание не произошло в твоем будуаре? Лиза, откажись от своей тирании для блага тебе подвластных].
Конец этой песни также представляет применение к тогдашним обстоятельствам Франции и Наполеона, как понимал его Беранже. «Лиза, – умоляет поэт, – сделайся доброй властительницей, уважай нашу свободу. Укрась чело свое розами, собранными любовью, и сохрани надолго свой венок (couronne) для блага тебе подвластных».
Вот в каких песнях выражался, когда нужно было, наполеонизм поэта, и вот какое значение имели иногда стихи его, обращенные к Лизете. Не мудрено, что они быстро расходились и выучивались во всей Франции.
«При новом возвращении Бурбонов, – продолжает Беранже, – я был убежден, что они ничего не сделают для народа. Но в самом народе я сначала не видел такого убеждения, и потому постоянно наблюдал его положение и чувства при всяком новом событии. Его впечатления и настроения определили роль, которую выполнил я в тогдашней оппозиции. Народ – это моя муза».
Так писал Беранже 25 лет тому назад (в 1833 г.). Тот же самый взгляд выражал он через десять лет (в 1842 г.) при новом издании своих песен. Тогда он писал, между прочим: «Наши партии слабы, ничтожны; отсутствие твердых убеждений и раздоры их внушают к ним пренебрежение. И теперь народ, вразумленный зрелищем наших мещанских и жадных честолюбий, разочарованный в большей части людей, бывших его кумирами, – настоящий народ, для которого и с которым я пел, обреченный на то, чтоб ничему более не верить и ничего не любить, он теперь держится совершенно в стороне от политических эволюции, как бесстрастный жюри, который, однако, произнесет когда-нибудь окончательное решение долгих споров нашей задорной эпохи».
Сделанные нами извлечения из двух предисловий Беранже выражают, кажется, довольно ясно сущность его общих воззрений на деятельность политических партий и его понятия о значении собственного его таланта. Кто знает песни Беранже, тот, конечно, согласится, что большая часть их не противоречит этим воззрениям. Многие упрекали Беранже за его излишнее пристрастие к Наполеону; другие восставали против слишком легкого взгляда его на любовь и вообще на женщин. Но относительно Наполеона Беранже признается в своей автобиографии, что энтузиазм к нему разделял с целой нацией, пока не увидел, что император посягает на многие права и на благосостояние народа. В Наполеоне долгое время Беранже видел не просто властителя, а гениального представителя народа. В одном месте своего предисловия он выражается о Наполеоне таким образом: «Величайший поэт новых и, может быть, всех времен, Наполеон, когда только он отступал от подражания старым монархическим формам, смотрел на народ так, как должны были бы смотреть все наши лучшие поэты и артисты. Он умел понять, до какой высоты могут достигнуть инстинкты массы, если только уметь возбуждать их. Можно подумать, что именно для удовлетворения этим инстинктам он столько волновал мир». Конечно, Беранже ошибался, увлечения его были ложны, но все-таки нельзя не сказать, что источник этих увлечений никак не заслуживает порицания.
Что касается до фривольности некоторых песен Беранже, то он сам очень справедливо замечает, что ведь они не назначались им в руководство при воспитании молодых девиц. «Притом же, – говорит он, – эти песни, внушенные безумными порывами молодости, были чрезвычайно хорошим подспорьем для других песен, в которых развивались идеи более серьезные и важные. Без этой легкой и фривольной веселости и серьезные песни не пошли бы так далеко, не спустились бы так близко к народу, и даже не поднялись бы так высоко: пусть не оскорбится этим деликатность светских салонов».
Но, независимо от этого оправдания, нужно сказать, что большая часть песен, в которых женщина трактуется слишком, по-видимому, легкомысленно, представляет скорее очерки нравов, нежели личные убеждения Беранже. У него есть песни, проникнутые высоким пафосом любви. Если у него представляется старушка, говорящая своим внучкам:
Э, детки, женский наш удел: Уж если бабушки шалили, Так вам и бог велел… {6} —зато есть у него и другая старушка, которая является до конца жизни верною памяти своего друга, любящею его песни, гордою тем, что друг ее никогда в жизни не делал ничего бесчестного. С этой подругой разделял он благороднейшие свои стремления,
6
Из стихотворения «Бабушка» в переводе В. Курочкина.
8
«Добрая старушка» (франц.). – Ред.
Правда, что в большей части эротических песен Беранже рисуется ветреная Лизета, и припев: «Vive la grisette!» [10] идет ко многим из этих песен. Но в самой легкости, с которою поэт уступает другим сердце своей Лизеты, едва ли можно видеть только ветреность и неспособность к сильной страсти. Тут есть характеристическая черта, более глубокая, проявляющаяся, кроме Беранже, еще в некоторых стихотворениях Гейне. Это уважение к свободе выбора в женщине и вполне гуманное признание того, как нелепы и бессовестны всякого рода принудительные меры в отношении к женскому сердцу. Беранже, как истинный поэт и порядочный человек, не мог унизиться до того, чтобы позволить себе презирать и ненавидеть женщину за то только, что она, переставши любить одного, отдалась другому. Он знал, что это в порядке вещей, и не мог трактовать женские чувства и увлечения с точки зрения какого-нибудь Малек-Аделя {7} или пушкинского Алеко. Он понимал, что, теряя любовь женщины, можно обвинять только самого себя за неуменье сохранить эту любовь; о женщине же можно только сожалеть, если новая любовь ее обращается на предмет недостойный, и стараться извлечь ее из ложного положения, в которое она попадает. Гнев, ненависть, насильственные меры, формальные стеснения, бешеные порывы обнаружат только слабость характера или узость понятий и недостаток гуманности. Точно так же негуманно и презрение к увлекшейся женщине; и истинная поэзия, сколько мы можем припомнить себе, постоянно находила для них не голос осуждения, а звуки примирения и любви. В этом отношении на нас всегда производили сильное впечатление два стихотворения Гейне, составляющие, собственно, одно целое и выражающие это примирение с особенною простотою. Мы кстати приведем их здесь в переводе, который находится у нас под руками и который не был еще напечатан {8} .
9
10
«Да здравствует гризетка!» (франц.). – Ред.
7
Малек-Адель – герой романа французской писательницы С. Коттен «Матильда» и трагедии Николева «Малек-Адель».
8
Добролюбов приводит два стихотворения (№ 73, 74) Гейне из цикла «Возвращение на родину» (1823). Переводы этих стихов принадлежат самому Добролюбову.
Во многих из песен Беранже находим мы тот же основной мотив, как и в этих стихах Гейне, только у французского поэта чувство его выражается с большей легкостью и игривостью, даже – можем сказать – с некоторым легкомыслием и небрежностью, и уже без всякого оттенка грусти, которая так неразлучна с иронией Гейне.
Указавши несколько черт для характеристики поэзии Беранже, обратимся теперь к переводам г. Курочкина. Прежде всего обратим внимание на выбор пьес. Всех их теперь напечатано в книжке г. Курочкина 48, – количество, достаточное для того, чтобы дать довольно полное понятие о поэте как со стороны внешней формы так и относительно содержания.