Песни и романсы русских поэтов

Гусев Виктор Евгеньевич

Синее небо, и сумрак, и тишь. Смотрится в воду зеленый камыш. Полосы света по речке лежат. В золоте тучки над лесом горят. Девичья пляска при зорьке видна, Девичья песня за речкой слышна, По лугу льется, по чаще лесной… Там услыхал ее сторож седой; Белый как лунь, он под дубом стоит, Дуб не шелохнется, сторож молчит. К девке стыдливой купец пристает, Обнял, целует и руки ей жмет, Рвется красотка за девичий круг: Совестно ей от родных и подруг, Смотрят подруги, — их зависть берет: Вот, мол, упрямице счастье идет. Девкин отец свое дело смекнул, Локтем жену торопливо толкнул. Сед он, и рваная шапка на нем, Глазом мигнул — и пропал за углом. Девкина мать расторопна-смела, С вкрадчивой речью к купцу

подошла: «Полно, касатик, отстань — не балуй! Девки моей не позорь, не целуй!» Ухарь-купец позвенел серебром: «Нет, так не надо… другую найдем!..» Вырвалась девка, хотела бежать, Мать ей велела на месте стоять. Звездная ночь и ясна и тепла. Девичья песня давно замерла. Шепчет нахмуренный лес над водой, Ветром шатает камыш молодой. Синяя туча над лесом плывет, Темную зелень огнем обдает. В крайней избушке не гаснет ночник, Спит на печи подгулявший старик, Спит в зипунишке и в старых лаптях, Рваная шапка комком в головах. Молится богу старуха жена, Плакать бы надо — не плачет она. Дочь их красавица поздно пришла, Девичью совесть вином залила. Что тут за диво! и замуж пойдет… То-то, чай, деток на путь наведет! Кем ты, люд бедный, на свет порожден? Кем ты на гибель и срам осужден? 1858

516. Песня бобыля ^*

Ни кола, ни двора, Зипун — весь пожиток… Эх, живи — не тужи, Умрешь — не убыток! Богачу-дураку И с казной не спится; Бобыль гол как сокол, Поет-веселится. Он идет да поет, Ветер подпевает; Сторонись, богачи! Беднота гуляет! Рожь стоит по бокам, Отдает поклоны… Эх, присвистни, бобыль! Слушай, лес зеленый! Уж ты плачь ли, не плачь — Слез никто не видит, Оробей, загорюй — Курица обидит. Уж ты сыт ли, не сыт — В печаль не вдавайся; Причешись, распахнись, Шути-улыбайся! Поживем да умрем,— Будет голь пригрета… Разумей, кто умен, — Песенка допета! 1858

517 ^*

Вырыта заступом яма глубокая. Жизнь невеселая, жизнь одинокая, Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая, Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая,— Горько она, моя бедная, шла И, как степной огонек, замерла. Что же? усни, моя доля суровая! Крепко закроется крышка сосновая, Плотно сырою землею придавится, Только одним человеком убавится… Убыль его никому не больна, Память о нем никому не нужна!.. Вот она — слышится песнь беззаботная — Гостья погоста, певунья залетная, В воздухе синем на воле купается; Звонкая песнь серебром рассыпается… Тише!.. О жизни покончен вопрос. Больше не нужно ни песен, ни слез! Декабрь 1860

518. <Из стихотворения «Хозяин»> ^*

На старом кургане, в широкой степи, Прикованный сокол сидит на цепи. Сидит он уж тысячу лет, Всё нет ему воли, всё нет! И грудь он когтями с досады терзает, И каплями кровь из груди вытекает Летят в синеве облака, А степь широка, широка… 1861

Л. Н. Толстой

Стихотворные опыты Льва Николаевича Толстого (1828–1910), связанные с его интересом к народным песням, относятся ко времени пребывания писателя на Кавказе, в Дунайской армии и в Крыму. Задумав повесть «Казаки», Толстой сочинил песню «Эй, Марьяна, брось работу…». О внимании Толстого к солдатским песням свидетельствует его намерение включать их в задуманный им популярный журнал для солдат. [127] Во время Севастопольской обороны Толстой принимал участие в коллективном сочинении песни «Как восьмого сентября…». С именем писателя связывается также «Под

Силистрино ходили…» (Е. Бушканец), что, однако, оспаривается другими исследователями. [128] Как свидетельствует Толстой, обе севастопольские песни «заучивались со слов и изменялись и добавлялись». [129] Эти песни Толстой пел в Лондоне, в семье Герцена, аккомпанируя себе на фортепьяно.

127

Л. Н. Толстой, Полное собрание сочинений, т. 59 М 1935, с. 283.

128

А. М. Новикова, Севастопольские песни Л. Н. Толстого. — «Ученые записки Московского областного пединститута», т. 212, вып. 8, 1964.

129

Л. Н. Толстой, Полное собрание сочинений, т. 75–76, М., 1956, с. 43.

519 ^*

Как четвертого числа Нас нелегкая несла Горы занимать. Барон Вревский-енерал К Горчакову приставал, Когда подшофе: «Князь, возьми ты эти горы, Не входи со мной ты в споры, — Право, донесу». Собирались на советы Всё большие эполеты, Даже Плац-Бекок. Полицмейстер Плац-Бекок Никак выдумать не мог, Что ему сказать. Долго думали, гадали, Топографы всё писали На большом листу. Чисто писано в бумаге, Да забыли про овраги, Как по ним ходить. Выезжали князья, графы, А за ними топографы На большой редут. Князь сказал: «Ступай, Липранди!» А Липранди: «Нет, атанде, Я уж не пойду; Туда умного не надо, А пошли ка ты Реада, А я посмотрю». А Реад — возьми да спросту Поведи нас прямо к мосту: «Ну-ка на уру!» Веймарн плакал, умолял, Чтоб немножко обождал; «Нет, уж пусть идут». И «уру» мы прошумели, Да резервы не поспели, Кто-то переврал. На Федюхины высоты Нас всего пришло две роты, А пошли полки. Енерал-то Ушаков — Тот уж вовсе не таков, Всё чего-то ждал. Долго ждал он, дожидался, Пока с духом не собрался Речку перейти. А Белявцов-енерал — Тот всё знамем потрясал, Вовсе не к лицу. Наше войско небольшое, А французов ровно вдвое, И сикурсу нет. Ждали — выйдет с гарнизона Нам на выручку колонна, Подали сигнал. А там Сакен-енерал Всё акафисты читал Богородице. И пришлось нам отступать, ……………………………. Кто туда водил?! А как первого числа Ждали батюшку царя Мы у Фот-Сала. И в усердном умиленьи Ждали все мы награжденья, — Не дал ничего. Август 1855

В. С. Курочкин

Василий Степанович Курочкин родился в 1831 году в Петербурге, умер в 1875 году там же. Он учился в кадетском корпусе, служил офицером в гренадерском полку, после отставки (1853) — мелким чиновником в министерстве путей сообщения. Курочкин состоял членом революционной организации «Земля и воля» и в связи с делом Д. В. Каракозова был заключен в Петропавловскую крепость. С 1865 года он находился под негласным полицейским надзором и подвергался цензурным преследованиям. Курочкин сотрудничал в «Библиотеке для чтения», «Сыне отечества», «Отечественных записках», в «Биржевых ведомостях». Известность приобрел как редактор основанной им «Искры» (1859–1873), как переводчик песен Беранже (отд. изд. — СПб., 1858) и автор оригинальных сатирических стихотворений. Он переводил также Мольера, Вольтера, Альфреда де Виньи, Альфреда де Мюссе, В. Гюго, Барбье, Бернса, Шиллера и других поэтов. На сцене Александринского театра шли оперетты с текстом Курочкина (переработка французских). Он писал также агитационные пьесы (дошла лишь одна: «Принц Лутоня») и статьи о театре. На тексты Курочкина писали музыку А. Даргомыжский («Старый капрал», «Червяк», «Расстались гордо мы…»), Ц. Кюи («Вино и кокетка», «Стрелок и поселянка»), М. Мусоргский («Расстались гордо мы…»), Г. Скрипицын («Барышни»), В. Соколов («Общий знакомый»), К. Вильбоа («Старушка»). В песенниках, кроме публикуемых текстов, встречаются: «Плачущий муж», «Третий муж», «Общий знакомый», «Погребальные дроги», «Счастливая», «Новый фрак».

520. Как яблочко румян ^*

Как яблочко румян, Одет весьма беспечно, Не то чтоб очень пьян — А весел бесконечно. Есть деньги — прокутит; Нет денег — обойдется, Да как еще смеется! «Да ну их!..» — говорит, «Да ну их!..» — говорит, «Вот, говорит, потеха! Ей-ей, умру… Ей-ей, умру… Ей-ей, умру от смеха!»