Песни Петера Сьлядека
Шрифт:
– Дайте! Дайте, чего просит! На удаченьку…
Улыбка в муках умирала на лице юродивого.
– …будет… вам!..
– Будет, будет! Держи удаченьку, Катаржина!
Юродивый с веселой злобой дождался, пока баба добежит, и пнул лукошко ногой. Боровики, маслята и красноголовики полетели градом.
– А вот и счастьишко!
Второе лукошко постигла участь первого.
Глядя, как толстая Катаржина на карачках ползает в траве, собирая грибы, лесовик хохотал, дергая себя за жидкую бороденку. Баба подняла голову, встретилась взглядом с охальником и вдруг тоже заулыбалась, прыснула от смеха.
– Ох, наподдал! Грибной дождик! Хошь, Ченек, я соберу, а ты еще разок пнешь? Ножкой?! Если тебе в радость, мне не в тягость…
Скривившись, будто лесного клопа разжевал, юрод потерял к грибам и хихикающей бабе всякий интерес.
Махнул приезжим:
– Ладно, езжайте. Ищите свое счастье. Бог в помощь. Жаль только, не станешь ты мне больше чеканом грозить. Жаль…
Не оглядываясь, пошел обратно в лес, набивая рот хлебом.
Едва он скрылся из виду, баба перестала смеяться. Вацек присел рядом, помогая собрать грибы.
– Повезло вам, – ласково сказала запыхавшаяся Катаржина. – Развеселили Ченека Стореца. Значит, теперь добром аукнется. Сторицей. Ну, если не сторицей, так вдесятеро – непременно…
– …А огрей я его чеканом?
Катаржина оказалась женой бондаря из Яблонца, и, как сразу выяснилось, куда больше сбора грибов любила почесать языком. Люди новые, ничего не знают, не ведают…
– Забудь! Навеки! Ишь, чего удумал: Стореца чеканом… Лучше самому себе топором ногу отсечь, не приведи Господь! Им, Сторцам и Сторицам, добро надо делать, подарки дарить, радовать. Тогда и вам – счастье да удача, радость да веселье!
Загадочная семья «Сторцев и Сториц» оставалась для молодоженов загадкой. «Счастливые люди?!» – наполовину шутейно спросил Вацек, припомнив их с Минкой разговор. Катаржина ответила с неожиданной строгостью:
– Это у вас так говорят.
– А у вас?
– А у нас помалкивают. Удача болтунов не любит.
– Много их, ваших Сторцев-Сториц? Род большой?
– Три человека. Ченека вы уже видели. Есть еще Иржек и Ганалка. Не бойтесь, вы их сразу узнаете! Они Ченеку не потатчики, «ладошку» справно носят…
Далее беседа перешла на дела более понятные и насущные. Местные промыслы, хорошо ли родит земля, вдоволь ли грибов-орехов, наследство покойного дяди Юста, цены на бочки, мед и льняное полотно… Так, за разговором, выбрались на спину к Мишульцу; впереди замаячили крытые соломой крыши села. Катаржина указывала рукой, где чья хата, попутно излагая ворох сплетен про земляков. Хозяйства яблончан выглядели справными: солома на крышах новая, ни один плетень не просел, не рассохся от старости, огороды зеленеют свежей ботвой, во дворах кудахчут куры, хрюкают свиньи…
Над селом плыл вкусный запах гуляша из баранины, щедро сдобренного перцем.
Во дворе дядиного дома их ждали. Опрятный улыбчивый старичок с хлебом-солью на блюде, стайка мелюзги и дюжина баб: мужики трудились на нивах и выпасах. Вацлав – не прошлый Вацек-юнец, заброда-прийма, а честный хозяин Вацлав Хорт! – с поклоном принял угощение. Макнул кусок горбушки в соль, откусил и передал, согласно обычаю, жене. Старичок представился Ладиславом Громадкой, сообщив, что ему был поручен надзор за хозяйством Юста-покойника. Добро пожаловать, новые соседи, теперь ваш здесь глаз и рука! Вацлав снова поблагодарил, распряг лошадь и вместе с женой отправился за дедом Ладиславом смотреть наследство. Минка шла позади, тихо радуясь, еще не до конца веря: наше? взаправду наше?!
Вот ведь счастье!
Гости повалили ближе к вечеру, когда уставшее за день солнце тонуло за дальним Градеком. Все с подарками: туесок меда, отрез ткани, подойник, квашня, бутыль душистого самогона-бимбера, настоянного на чабреце. Вацлав с Минкой не знали, куда себя деть от смущения: в Закрючинцах радушие было редкостью. Минка наскоро собрала угощение, не пожалев для пришедших их же собственных даров. Гости довольно переглядывались: новоселы не оплошали, молодцы! Расходились за полночь. Осоловевший от хмельного Вацек, проводив последнего, вернулся в дом. Усталый, но радостный, сел на скамью, налил себе чарку «на порожек».
– Ну, за наше счастье!
Поздним утром, когда Вацлав успел всласть проспаться и взялся подновить плетень, объявилась Катаржина-бондариха.
– Здрав будь! – окликнула она парня как старого знакомого. – Голова-то как после вчерашнего?
– И тебе здравствовать, соседка. Голова ясная, Бог миловал. Вот, обживаться надо.
– Ну и славно. Наша с Ешеком хата напротив, где две липы. Ты силы береги, сосед: у нас новоселье три дня справляют. К закату жди, придут опять.
– Спасибо, что упредила. Стол загодя накроем. Да что ж ты за плетнем кукуешь? Заходи во двор, Минка сейчас выйдет…
Дважды просить себя разговорчивая Катаржина не заставила. Вскоре обе женщины уже сидели на крыльце, тараторя без умолку, пока Вацлав ладил рукоять к серпу. Потом он сунулся было в сарай, но тут во дворе объявился малец лет двенадцати. Вихрастый, конопатый, откуда и взялся-то? Одет мальчишка богато, как на праздник: рубаха жар-птицами расшита, штаны кумачовые, а на ногах – подумать только! – башмаки! Не керпцы, не лапти! Башмаками малец очень гордился, всячески выставляя их напоказ. Небось сын местного войта. По правде сказать, в Закрючинцах даже сын войта в будний день по селу босиком носился. Ну, кучеряво жить не запретишь…
На рукаве мальчишки красовался знак: желтая ладошка. Заметив, что Вацлав глядит на нее, недоросль приосанился, выпятил грудь и заодно вывернул руку так, чтоб хозяину с хозяйкой знак был хорошо виден. Точь-в-точь солдат-новобранец, кичащийся оловянными пуговицами мундира. Минка не удержалась: прыснула в ладошку. Малец с недоумением моргнул, будто юная женщина прыснула не в свою ладонь, а прямо в его драгоценный знак. И сразу Катаржина, наклонясь к Минке, что-то горячо зашептала ей в ухо.
Затем метнулась к Вацеку: