Песня для Корби

Скоро и мы окажемся там, скоро взойдем на стену времени – и не о чем будет тосковать. Только друг о друге. Джим Моррисон

На одном из окраинных кладбищ Москвы, у самой его границы, за которой уже начинаются заросшие золотистой травой дикие поля, есть могила, в которой никто не похоронен. Ее навещают часто, хотя все, кто приходят, знают,

что в ней нет того, о ком сообщает надпись на памятнике. Памятник этот выглядит странно. Он похож на крест, но приглядевшись, понимаешь, что это скорее буква «Т», которой добавили две горизонтальные перекладины: та, что снизу, такой же длины, как верхняя, а та, что в середине – короче. Они идут строго параллельно земле. Но кое-что общее с обычными надгробиями у этого памятника есть: его тоже украшает фотография. Уголок перечеркнут темной линией. На ней мальчик-подросток: светлые волосы, задумчивые глаза, стеснительная улыбка. Внизу имя: «Андрей Токомин», и даты короткой жизни.

Те, кто приходят и знают, что мальчика в могиле нет, все же выглядят печальными – потому что больше не увидят его, как если бы он действительно умер; ведь его больше нет ни в одной стране из тех, до которых можно добраться по земле, воде или воздуху. Это его родители: отец – высокий мужчина, чье лицо изуродовано жуткого вида шрамом, и мать, выглядящая одинокой, даже когда они приходят вместе. Иногда с ними маленькая девочка, сестра Андрея. Ее глаза и волосы чуть темнее, но сходство все равно разительное. В отличие от родителей, она вовсе не выглядит печальной. Она разговаривает с мальчиком на фотографии, рассказывает ему что-то, иногда даже играет на могиле и рисует на ней мелками всякие забавные фигурки. Родители не останавливают ее.

Она не единственная, кто так делает. Иногда посетители кладбища застают памятник испещренным странными значками, а землю под ним уставленной множеством свечей. Эти свечи появляются на исходе ночи и не гаснут до восхода солнца; в предрассветных сумерках их огоньки завораживающе танцуют на своих маленьких восковых постаментах. Кладбищенский сторож Никита Граф неоднократно заявлял, что поймает «вандалов», которые в неурочное время проникают на территорию кладбища, но дальше угроз дело не идет. Когда он замечает, как вдалеке, на странной могиле, вспыхивают один за другим трепещущие светлячки, как движутся вокруг них смутные тени, он спешит запереться в сторожке, плотнее задергивает шторки на узком окне и глушит тревогу прозрачной. Лишь однажды он набрался храбрости погнаться за ночными гостями, но те легко ускользнули от него.

Иногда к могиле приходит высокий мужчина, на вид лет пятидесяти, с длинным вытянутым лицом и большегубым ртом, похожий на ожившего идола с острова Пасхи. Его фамилия Крин. Раньше он был следователем, но ушел в отставку – ведя дело о гибели Андрея, он получил травму головы, и теперь каждый его день пронизан болью. Он долго стоит перед могилой, хмуро смотрит на фотографию подростка и думает, что есть тайны, которые ему не раскрыть. Потом он едет в психиатрическую клинику, где заперт его бывший коллега, Белкин. Крин обязан ему жизнью, однако навещает вовсе не из чувства благодарности – он надеется, что тот однажды заговорит, расскажет обо всем, что знал, поможет разгадать загадки. Но Белкин молчит – улыбается, или плачет, или просто пускает слюну.

И все же самый постоянный посетитель странной могилы – другой человек: совсем молодой, сам еще недавно подросток. У него белая кожа даже в солнечные летние месяцы, улыбчивый рот, непокорные темные волосы – сколько их не расчесывай, все норовят свиться колечками. Он предпочитает, чтобы его звали Корби.

Иногда он приходит вместе с красивой девушкой, которая выглядит старше него. Чаще – с двумя друзьями. Но выпадают и редкие одинокие визиты. Тогда он говорит: разные вещи, странные вещи. Из обрывков его слов постепенно складывается история. Ее не подслушает сторож Граф, не узнает бывший следователь Крин. Деревья шелестят листвой. Кажется, что они слышали много подобных слов и давно уже безразличны к ним и к людским горестям. Но к этим словам они действительно прислушиваются.

Корби обращается не к пустой могиле. В такие минуты он очень, очень далеко. Его голос постепенно затихает, растворяется в густой солнечной тиши. Скоро он соберется и уйдет. Андрея здесь нет, и Корби знает это как никто другой. На самом деле он приходит сюда не к Андрею, не совсем к Андрею. Он приходит сюда к странному мальчику из своего прошлого, перед которым до сих пор чувствует вину, странному мальчику, с появления которого все и началось.

Мы непостоянны. Мы – стрелы в полете, сумма углов преломления; дети на школьном дворе, сотни звонких голосов, последние штрихи оркестровки. Кому нужны эти дети? Кто мог бы заставить их однажды войти в дом? Джим Моррисон

Школа закончилась, но Корби этого не чувствовал.

Он лежал на спине и смотрел в потолок. Там дробились осколки солнечных зайчиков. Раннее утро семнадцатого июня, воскресенье, тишина. Пять дней назад он сдал последний ЕГЭ, и еще пять дней осталось до выпускного.

Рядом, рассыпав по подушке каштановые волосы, пахнущие розами, табаком и блудом, спала Ира. Ее рука лежала у Корби на груди, бедро тяжело прижималось к его бедру, словно даже во сне она не хотела его отпускать. Она была на четыре года старше, играла на гитаре и подпевала в рок-группе. Они познакомились две недели назад, когда Корби предпринял очередную попытку отделаться от одного странного паренька, чистюли, своего одноклассника. Вот только из этого ничего не вышло, и теперь он оказался в двойном плену: Ира обнимала его, а странный мальчик Андрей, обнимая бутылку шампанского, спал в соседней комнате.

– Может, он гей? – тоскливым шепотом спросил Корби. – Ну на что я ему?

Четыре года назад родители Корби погибли в автокатастрофе. Четырнадцатилетний сирота переехал жить к деду и пошел в новую школу. Его одноклассники оказались отличными ребятами – в первую очередь потому, что не задавали дурацких вопросов. Им было плевать, откуда он, где его предки и почему у него на запястьях шрамы самоубийцы. С двумя из них – Ником и Арой – он скоро крепко подружился.

Но была одна проблема. В начале последнего учебного года в их школу и в их класс перевелся странный мальчик Андрей. Корби обычно сидел в третьем ряду, Андрей – в пятом. Оборачиваясь, Корби часто ловил на себе взгляд его задумчивых золотистых глаз.

Когда они один-единственный раз разговорились, Андрей ни с того ни с сего спросил Корби что-то насчет смерти его отца. С тех пор Корби старался его избегать. Но странный мальчик Андрей этого как бы не замечал. Других друзей у него не было. Он, наверное, решил, что Корби должен стать его другом. В начале этой весны он без приглашения увязался гулять вместе с Корби, Арой и Ником. Он будто чувствовал, что школа вот-вот закончится, и пытался наверстать годы упущенного общения. Но в каждом его движении была неприятная неловкость. Он, казалось, все время чего-то хотел, но не мог прямо об этом сказать. Его пристальный взгляд выводил Корби из себя. К тому же Андрей не курил, не пил пиво, не обращал внимания на девчонок и не слушал рок.

Две недели назад прилипала достал Корби окончательно.

На окончание последнего звонка кто-то принес весть, что в ДК в пяти минутах ходьбы от школы выступают «Зеленые Создания». Это были районные знаменитости, группа, выросшая из школьного ансамбля и уже записавшая свой второй альбом. Примерно треть класса отправилась за пивом, а потом в ДК. Корби надеялся, что этот маневр освободит его от странного спутника, но Андрей, трезвый и скучный, ходил за ним как тень. К концу концерта он все еще был тут как тут. Корби решил доконать его и сподвигнул друзей на близкое знакомство с «Зелеными Созданиями». Это кончилось большим весельем. Они протрезвели только чтобы сдать экзамены. Потом Ира подстерегла Корби у подъезда, и пьянка началась снова, и снова появился Андрей.