Песня кукушки
Шрифт:
Где она? Она не знала. Этот район был не знаком той части сознания, что принадлежала Трисс, ведь это не были аккуратные ряды чопорных домов, где все скромно пряталось за крашеными дверями и жалюзи. Здесь все двери были открыты и жизнь выливалась из домов на улицы. Это было все равно что наблюдать за человеком, который ест с открытым ртом. Там и сям, словно стайки гусей, носились дети. Матери с убранными под сетку волосами болтали и чистили картошку, сидя на порогах, а отцы отдыхали и курили.
Она бежала, не замечая мастерские по ремонту велосипедов, детей, толкавшихся около сигаретных киосков в надежде выпросить сигаретную
Остановившись перевести дух в тупике, где эхом отдавались падающие капли, Триста выдохнула и заплакала, скрежеща узкими зубами. «Я сделала Пен больно. А если бы я ее съела? Я чудовище. Чудовище. Мистер Грейс был прав с самого начала. А Вайолет ошибалась». Но Триста не могла думать о Вайолет без теплоты. Она вспомнила, как та смотрела ей прямо в глаза с полнейшим доверием. «Пусть я чуть не съела Пен. Но я же не съела. И не буду. Не буду причинять Пен боль, что бы ни случилось. Я не подведу Вайолет, не после того, что она сделала».
Триста сглотнула и представила улыбку Архитектора. Как мило он разговаривал с ней по телефону! И как хитро ввернул мысль, что Триста выживет, если съест Пен. Может, он и правда испытывал каплю симпатии к Тристе, но его подлинным мотивом было нанести Пирсу Кресченту как можно более жестокий удар.
— Но вы не можете заставить меня сделать это, мистер Архитектор, — прошептала Триста. — Вы проиграли. Я не ваше орудие и никогда им не буду. Я свободна, и я — это я, пока не рассыплюсь на части. Но к этому я еще не готова.
Она охватила себя руками, ощущая зияющую дыру в центре тела и упивалась своей маленькой мрачной победой.
«Я найду что проглотить. Не Пен. И это что-то позволит мне дожить до вечера».
Ее мысли путались, хитрые и голодные, как мыши. Где она может найти что-то дорогое Трисс? Есть ли что-то важное для нее за пределами дома? Вряд ли. Жизнь Трисс была любовно заключена в стенах дома, словно жемчужина в раковине. Триста чуть не заплакала от досады. Тут ее осенило. Сегодня вторник, и Селеста сказала кухарке, что та может взять в этот день выходной. Пирс на работе, а по вторникам Селеста обычно играет в теннис и пьет чай с другими членами Ассоциации матерей Лютер-сквер. А Маргарет скоро закончит убираться. Вполне вероятно, что сейчас дома никого нет. При мысли о том, чтобы снова оказаться рядом с домом Кресчентов, во внутренностях Тристы образовался черный комок неописуемых чувств. Но голод взял верх. Как только у нее появилась цель, Триста снова побежала. Ее ноги едва касались поверхности луж, и она не издавала ни звука.
Ветер стал другом Тристы, он был настолько ледяным, что все, кроме самых упрямых, скрылись с улиц. Он поднимал воротники пальто и заставлял людей торопиться и не обращать ни на что внимания. Закрывая витрины, владельцы магазинов были слишком заняты, чтобы заметить Тристу. Но она все равно старалась держаться переулков и боковых улочек. Постепенно она начала узнавать места и названия улиц, до боли знакомые той ее части, которая была Трисс. Но сейчас она видела все сквозь фильтр своей собственной чуждости и дикости. Все знакомое не было к ней приветливо. Оно с отвращением взирало на нее. Ведь Триста не возвращалась домой. Она была мрачной тенью, упавшей на округу, словно грипп или плохие вести.
А вот наконец и ее цель. Маленькая площадь с крошечным парком в центре. Блестящие машины, покрытые каплями после недавнего дождя. Высокие помпезные здания за коваными решетками заборов. Триста кралась вдоль стен от одного укрытия до другого, потом затаилась за припаркованной машиной. У двери стоял почтальон. Он постучал, подождал, снова постучал и откинул голову назад, пытаясь рассмотреть что-то в окнах.
Триста облизнула губы, наблюдая, как он садится на велосипед и уезжает. Дверь никто не открыл. Дом пуст. Она выбралась из своего укрытия, юркая, словно подхваченный ветром лист, и просочилась по боковым улочкам в проход позади дома. Толкнув калитку, девочка прокралась в палисадник, чувствуя, как от страха пощипывает кожу. Повсюду, куда она бросала взгляд, были воспоминания Трисс, но они напоминали украденные туфли не по размеру и натирали ноги. Они ей не подходили. Триста не понимала, как она вообще могла думать, что они подойдут.
Задняя дверь в дом была заперта. Окна спальни манили. Еще до того, как прыгнуть, Триста почувствовала в коленях электрический импульс. Ее пальцы ухватились за подоконник, она легко подтянулась, поскреблась в окно, причем когти-шипы оставляли царапины и на стекле, и на раме. Кое-как она подняла оконную раму и проникла внутрь, раздвинув мягкие лавандовые занавески. Комната пахла пудрой, ароматическими смесями и кисловатым ароматом тонизирующего вина. Это была комната Селесты.
Триста вышла в коридор, потом открыла дверь в спальню Трисс. Ее сердце заныло, когда она увидела, как старательно прибрали и проветрили комнату, тщательно застелили постель, сложив пижаму Трисс на подушке. Все равно что эпизод из «Питера Пена», когда Дарлинги обнаруживают, что их комнаты ждут не дождутся возвращения хозяев. «Но здесь ждут не меня». И, охваченная голодом, Триста разгромила комнату.
Она распотрошила шкаф, вывалив содержимое ящиков на пол, потом начала копаться в рассыпавшейся одежде, торопливо раздирая ее. Фальшивые жемчуга Трисс хрустели, как сахар. Книжки были сброшены с полок, разорваны и проглочены, кожаные обложки упали на пол, словно шкурки от съеденных фруктов. Соломенная шляпа и блейзер от формы Святой Бриджит отдавали сладкой горечью, пьянили, и Триста чуть не подавилась. Когда она случайно опрокинула прикроватный столик, флакончики с лекарствами разбились. Теперь ковер под ногами Тристы был усыпан битым стеклом, разноцветными пилюлями и липкими пятнами сердечных средств и жира из печени трески.
Все это время куклы яростно и испуганно кричали, стуча фарфоровыми и деревянными кулачками по полкам. Она схватила тряпичную куклу, чувствуя, как та извивается и вырывается из ее руки, и услышала ее вопль, засовывая ее в рот. Две куклы-прищепки отправились следом, а за ними — фарфоровый Пьеро. Уши Тристы наполнились криками, пока она неистово пожирала кукол, не осознавая, что один из голосов — ее собственный. Она не чувствовала, что из ее глаз по щекам струится паутина. Ее мозг словно впал в безумие, и все звуки не имели значения.