Песня серебряных горнов
Шрифт:
«Когда Сережа вернулся из Артека, то мы сразу заметили его подтянутость и собранность. У него появился определенный распорядок дня. А в отряде теперь он настоящий заводила. Однажды он мне заявил, что хочет стать вожатым, когда закончит школу…
«Впечатлениями сына об Артеке живёт вся наша семья. Артур привез из Артека призы, свою фотографию у знамени дружины, которой его наградили, и землю. Да, да, он привёз в пилотке артековскую землю.
«Лагерь Артек останется для наших сыновей на всю жизнь светлым
«Мы уверены, что пребывание нашей дочери в Артеке — это незабываемое событие, которое на всю жизнь останется в ее памяти. Она была так наполнена Артеком, что ее переживания, ее радость передалась и нам. Оля вынесла из Артека радость от большой дружбы, сопричастность к делам пионерским. Мы рады, что Артек дает детям такие неповторимые минуты счастья. Сейчас она переписывается с вожатой, советуется с ней и мечтает еще раз встретиться с друзьями по отряду и со своей вожатой.
Простые человеческие письма говорят об одном: Артек для ребят добрый и уютный, ласковый и веселый дом.
…Полвека живет, трудится, разжигает костры и поет песни наш Артек — светлое детище Родины, партии, Ленинского комсомола.
И каждый новый день встречает песней горнов и звонкими, идущими от сердца словами: всем, всем — доброе утро!
РАБОТАЕМ ПРОФЕССИОНАЛЬНО
Ю. Азаров, кандидат педагогических наук
КОНФЛИКТ ПЕРВЫЙ
В Артеке вожатые работают совершенно профессионально. Смена расписана по часам, каждый день разбит на микрочасти: и за всем стоит чёткая организация. Разумеется, эта организация в том случае воспитывает, если окрашивается своеобразием детских и вожатских голосов, если педагог-вожатый придает этой организации свою неповторимую направленность, сумеет вдохнуть в нее свою живую душу, внесет свой порыв, свои искания, свою страсть.
Много вот слов я сказал: и страсть, и порыв, и душа. А из чего они складываются? В каких деталях сказываются? Можно что-либо предвидеть?
Наверное, индивидуальных схем проявления творчества нет. И все же что-то общее есть: один жить не может без конфликта, а другой живёт исключительно бесконфликтно, но оба творят. Один строг до предела, другой мягок и уступчив, но оба требовательны к детям — бывает ведь и такое. Один сам вмешивается в какое-нибудь сложное разбирательство, а другой ждёт, чтобы «случай» проанализировали сами ребята. Один поэтичен и эмоционален, а другой рассудочен, рационален и всячески избегает «образов и красивых фраз». Все эти индивидуальные особенности, на мой взгляд, лишь могут основательно украсить детское общение, если, разумеется, знать специфику проявления этих индивидуальных особенностей. Больше того, эти особенности в воспитывающем коллективе могут взаимно дополнять друг друга: ведь не случайно опытные руководители ставят на один отряд двух как бы разных вожатых: одного, скажем, размашистого и увлекающегося, а другого — сдержанного и несколько педантичного. Да, собственно, оно и без специальной расстановки всегда получается так, что в отряде оказываются совершенно разные люди. И очень часто в первое время начинаются конфликты: идет та естественная рабочая «притирка», без которой не может быть выработан единый подход к детям, к применению воспитательных средств.
В Артеке я встретился с очень интересными и разными вожатыми. О них я и расскажу…
Сейчас Антон Трофимюк — вожатский лидер. О нем говорят так: «За один день у него все налаживается: действует самоуправление, коллектив сколочен, везде порядок, отличные взаимоотношения в отряде!» Антон необыкновенно добр и мягок. Хотя он и не так уж много зарабатывает, но помогает и сестре, и брату, и жене, которая сейчас учится, а за детьми следит как самая наилучшая нянька — за здоровьем детей, я имею в виду. И кто-то сказал еще: «А если нужна кому-нибудь срочная помощь или одолжить немного денег, так тоже к Антону обращаются…»
Антон многое умеет делать: танцует, поет, знает игры, ритуалы, прекрасно владеет английским языком — ну и, главное, — великолепный организатор: влюблен в детей, в педагогику.
Руфина Быкова работала раньше в паре с Антоном. Она полная противоположность Антону: характер и склад ума и даже образ мышления иной. О себе говорит так: «Может быть, жизнь у меня была трудной, но я рано узнала о том, что на свете есть зло и добренькой быть нельзя…»
Попробую проанализировать конфликты, которые произошли между вожатыми: первый в начале смены, а второй — в самом конце. В этих конфликтах очень типично выявились не только индивидуальности вожатых, не только манера их поведения, но и те типичные затруднения, с которыми сталкивается каждый, занимающийся практикой воспитания.
Первый конфликт проходил так: Руфина встретила отряд, который шел с Антоном на пляж…
— А вы все убрали за собой? — спросила она с присущей ей суровостью.
— Конечно, можете проверить, — отвечали ребята, переполненные радостью.
— Ну давайте проверим, — сказала Руфина. Отправились первым делом в спальные комнаты.
— А это что? А эта койка как заправлена? А это почему не на месте? А это где должно лежать? — град вопросов, разочарованные лица пионеров и совсем поникший Антон.
В этот день ребята сделали вывод: «Руфина такая злая, а Антон такой добрый…»
А Руфина ходила весь день среди ребят, чувствуя на себе отчужденные взгляды детей. Ходила — и придиралась, придиралась, придиралась. «Все три дня, — рассказывает Руфина, — я была жутко какой строгой. И, вы простите меня за грубость, мне так хотелось съездить по физиономии моему добренькому Антону…»
— А что Антон? — спросил я, ощущая совершенно невыносимое педагогическое положение Антона.
— О, Антон переживал. Но я нашла с ним общий язык. Помню, я пригласила его в комнату. Заперла дверь на ключ: и выдала все, что о нем думаю… Вы знаете, он плакал при мне. Плакал, как плачут дети… И я, — продолжала она, — сказала ему: «Ты хочешь казаться добреньким, ты боишься, чтобы ребята не увидели в тебе требовательного педагога. Ты не мужчина! И пока не станешь мужчиной — воспитателя из тебя не выйдет!»
— Ну и чем же закончился конфликт? — спросил я.
— Да потом было всё в порядке. Пошли на костёр, через три дня, и там ребята мне признались: «А мы думали, что вы злая…»
— Наверное, только девчонки, — не удержался и подковырнул я.
Руфина внимательно посмотрела на меня и неопределённо сказала:
— Ну, знаете!
Что означало это «ну, знаете», я тогда не понял, а сейчас совершенно точно знаю, что Руфина уловила мою расположенность к Антону, к его методе…
Прежде чем перейти к анализу этого конфликта, я несколько слов хочу сказать о том, что меня тогда поразило. Представьте, меня поразили эти слова «он плакал, как ребёнок». Хотите верьте, а хотите нет, но я мгновенно сделал вывод, что Антон необыкновенный человек. Дело, разумеется, не в том, что он расплакался, а в том, что он оказался способным остро чувствовать и переживать. Я его представил человеком с необыкновенно тонкой организацией, с той особой чувствительностью, которая называется «человеческой открытостью». Я не верю в то, что существуют хорошие педагоги, которым присуща такая черта, как толстокожесть. Разумеется, просто слезы — это еще не показатель. Но когда чувствительность соединяется с умами любовью к детям, когда она сталкивается с ярой напористостью, которая не желает принять другого способа мышления, тогда слёзы — способ выражения самого себя. Далеко не удачный способ. Но что вделаешь! Многие могут сказать, читая эти строки: слезы — это слабость! Согласен: слабость. Но такая слабость, которая навеки закрепляет в человеке нежнейшие, моцартовские переливы чувств, в которых навсегда застывает, как изваяние, великое чувство любви к ребенку, и коллективу детей, к педагогике. «Ах как заговорил красиво», — скажет иной. А я ещё раз повторю: ничем нельзя заменить эту тонкую чувствительность взрослого по отношению к детям. Другое дело — она внешним образом не должна так проявляться, но зато всегда должна присутствовать в педагоге.