Песня зверя
Шрифт:
Я заставила себя не думать об Эйдане – о любви и о вине, о сомнениях и страхе. Во мне не должно остаться ничего, кроме воли. Ноздри кая уже начали раздуваться, алые глаза засверкали ярче, раздался низкий рокот, от которого у меня заныли зубы. Я развернула хлыст, вытащила кинжал и закричала:
– Тенг жа нав вивир!
И тут началась самая тяжкая битва в моей жизни. Она была даже тяжелее, чем разрушительное детское безрассудство. Той ночью я должна была не просто подчинить себе кая, но и преднамеренно взбесить его. Много времени для этого не понадобилось. Когда я закончила первое из семи заклинаний, тварь кричала
Я вспомнила все, что Нарим написал в своей книге о Ритуале Третьего Крыла – о том дне, когда элимы поработили драконов, спев им те самые песни, которыми звери успокаивали детенышей, о том дне, когда драконы увидели своих детенышей мертвыми и изрыгали на элимов белое пламя, непонятным образом привязав элимов и драконов к проклятым кровавикам. Я переворошила все детские воспоминания, чтобы вспомнить тон, позу, все мельчайшие изменения, которые могли повлиять на исход ритуала. Но во время всех ритуалов, которые мне приходилось видеть, у Всадника были доспехи и кровавик, чтобы защититься от драконьего гнева. И у всех элимов, которым удалось выжить после страшной беды, случившейся у Кир-Накай давным-давно, были при себе кровавики. А Эйдан – Эйдан решил предстать перед драконом без защиты, решив… что решив? Что он сам – этакий живой кровавик? Что дар… сердце… преданность помогут ему достучаться до крупицы разума, скрытой в этом чудовище, и покорить его?
Спокойно, не отвлекайся, а то этому дурню не жить!
Я произнесла третье заклинание – стихи о воссоединении братьев и сестер в царстве ветра. Кай хлестнул хвостом и расправил крылья – целый океан зелени и меди залил чуть ли не полдолины. Всадник, связанный с драконом, запретил ему взлетать, и тварь заревела так, что я испугалась – не оглохнуть бы снова. Тварь поползла, покачиваясь, к нам и в мгновение ока преодолела половину расстояния. Я вжалась спиной в камень, горько жалея о том, что эта тварь не слепа, как Келдар, и не ранена, как тот фандинский дракон.
Внизу, подо мной, блеснул алый огонь, и едва я прокричала четвертое заклинание, как из хижины вышел Всадник. Власть Всадника преумножила и направила ненависть кая. Зверь снова рванулся вперед, голова раскачивалась, выискивая, вслушиваясь, все ближе, ближе… Глаза у меня защипало от едкого дыма. Ох, как близко… Я отшатнулась и побежала вдоль обрыва, пытаясь найти укрытие, упала на землю, когда прямо над головой просвистело крыло. Зловонный ветер не дал мне подняться, я кашляла и задыхалась. Неистовая злоба полыхнула в алых глазах, когда я с трудом выдавила пятое заклинание. Я лежала навзничь, и меня прижимала к земле тяжесть ненависти чудовищного зверя.
– Лара! Что происходит? Ты сошла с ума?! – раздался надо мной знакомый голос. Голос моего брата.
– Уберите ее отсюда!
– Мы же тут все из-за нее изжаримся!
– О Джодар! Измена! У нее кровавик!
– Убейте ее поскорее, и дело с концом! Груэсин, давай сюда!
– Отпусти его, Лара! – закричал Седрик. – Груэсин справится с каем, только отпусти его!
Слева ко мне бежали четверо во всаднических доспехах. Пятый, Всадник из хижины внизу, взбирался по откосу справа.
Я взмахнула хлыстом – направо, налево, – и чтобы отогнать Седрика
В мои доспехи вцепилось множество рук, и я принялась отбиваться кинжалом, пытаясь договорить последние строчки. Никогда не доводилось мне слышать этих слов.
– Бери этого детеныша, это дитя ветра и огня. Подними ему крылья дыханием своим и мощью. Будь ему третьим крылом, покуда не покорит он горних просторов. Этот птенец – он твой и не твой. Он живет по твоей милости и умрет по твоему приказу. Его служение всегда будет тебе в радость. При свете солнца будете вы парить, став единым целым; в холодных лучах луны вместе вкусите ночь. Неделимо. Неизменно. Навеки.
Всадники потащили меня по камням вверх по склону – прочь от беснующегося кая. Кинжал выпал у меня из рук. Хлыст застрял в трещине. Вокруг мелькали пять хлыстов и сверкали не меньше двух кровавиков, стремясь усмирить обезумевшего зверя. Но когда ярящийся кай вытянул шею, подняв голову высоко над нами, и испустил струю слепящего белого пламени, мне удалось высвободить левую ногу, и едва я приготовилась кого-нибудь пнуть, как меня уронили на горячую твердую землю. Всадники в смятении показывали на темную фигурку, сползающую по скалам справа от нас. Я принялась брыкаться и кричать, дотянулась до второго ножа за левым голенищем и воткнула его по крайней мере в одну прикрытую доспехами ногу, так что в погоню они не бросились, пока не стало слишком поздно. Дракон тоже его заметил.
Эйдан остановился шагах в двадцати от взбесившейся твари и поднял руки, словно моля ее о чем-то. Крошечное, хрупкое создание рядом с чудовищным зверем. Я так и не услышала, успел ли он хоть что-то сказать, а потом он закричал, рухнув на колени, потому что дракон испустил невыносимый вопль и облил Эйдана Мак-Аллистера потоком слепящего белого пламени.
– Эйдан, любимый! – задохнулась я.
Успев еще увидеть, как загорелись на нем волосы и одежда, я зажмурилась, закрыла лицо руками и упала на горячие камни. Нет, я не плакала. Пламя выжгло слезы из моего сердца.
Глава 29
Я вижу клочья рваных облаков -
Там, высоко, туда мне не взлететь
С тех пор, как стройный мой распался мир,
Утратил всю гармонию, и хаос
Его порвал своей когтистой лапой
На клочья… Даже мысли неподвластны
Дракону пленному, и неподвластно небо -
Мне не подняться до подзвездных высей:
К земле привязан, как презренный пес
На цепь посажен… О позор и боль!
Я, властелин небес, ветров владыка,
И что же… Не пускает алый коготь -
Язвит, терзает, мучит гнусный страж,
Смердящий смертью. Грезить о полете
Бессмысленно. О, мой народ летает
По-прежнему, но лишь у стражей-хларов
Язык их, будь он проклят, повернется
Назвать полетом это. Еле-еле,
Медлительней улитки по листу
И ниже червяка, что роет землю
Летит дракон плененный – под седлом,
Во имя жалких войн двуногих этих.
О горе, горе племени крылатых!
Мы все познали униженье плена,
Мы все во сне бываем лишь свободны.