Песочные часы, или Сага о советских журналистах
Шрифт:
Пока народ спал, советские типографские станки печатали очередной выпуск тысячными и миллионными тиражами. Газеты вылетали из грохочущего печатного станка как «горячие пирожки». Когда советский человек ел утренний бутерброд с колбасой, запивая его горячим чаем, курьеры уже доставляли свежий номер газеты в киоски «Союзпечати». Обычным утренним ритуалом советского человека была дорога до работы в автобусе или метро, где люди, запасшись печатным материалом, жадно глотали советские новости со страниц периодической печати.
Газета для советского человека была интернетом и «ютюбом» одновременно. Здесь изобличали взяточников, браконьеров и тунеядцев. Газета была информационным каналом, в котором люди получали свою энергетическую подпитку. Встречаясь на улице, советские люди спрашивали друг друга: «Видел? Читал? Ну как тебе последняя новость?».
Пока наши друзья устало поедали вечерний горячий ужин, приготовленный заботливыми жёнами, свёрстанный номер уже готовился к своей новой жизни. Типографии работали по ночам. Если запускалась ракета в космос или случалась другая не менее важная новость, требующая немедленного освещения, журналистов будили ночным звонком телефона. Это означало, что номер необходимо переверстать, изменив содержание первой страницы. Все вовлечённые сотрудники срочно вызывались в редакцию.
Газеты были черно-белыми. Жизнь каждого номера была короткой, всего 24 часа. Потом номер уходил в вечность, теряя свою идеологическую ценность ровно через сутки, когда выходил следующий наступающий на пятки свежий «соперник». Дальше отслуживший свою идеологическую службу газетный номер служил советским хозяйкам и продавцам в качестве упаковочной бумаги. Старые газеты использовали и в качестве туалетной бумаги, так как туалетная бумага по каким-то причинам в стране советов была жутким дефицитом.
Цейтнот жизни советского журналиста я наблюдала по графику Гарика. Всегда напряженный, озадаченный, молчаливый, всегда в себе, готовый к идеологическим сюрпризам, взлетам и падениям. Советский журналист – это как солдат на передовой. Он всегда узнает все первым, и удар принимает первым.
Помню, как Гарик устало приходил на обед, выпивал чашку-две горячего крепкого чая с молоком и спал на жестком советском диване ровно 20 минут. Точно, как знаменитый Штирлиц в советском сериале «Семнадцать мгновений весны». Мне он даже напоминал Штирлица. Гарик имел такую же осанку, был таким же подтянутым, сдержанным и немногословным. Так и казалось, что сейчас появится какой-нибудь Мюллер и строго скажет: «А Вас, Штирлиц, я попрошу остаться!».
Каково было жить в этом 24-часовом идеологическом цейтноте и напряжении? У них, советских журналистов, не было отпуска, не было выходных, они мало времени проводили с семьёй, у них не было хобби и развлечений. Все заменяла Ее величество «Газета», как ревнивая женщина, требующая ежеминутного внимания.
Говорят, телетайпы того времени буквально закипали от накала страстей и эмоций. А журналисты сгорали за печатным станком, ночами верстая материалы в утренний номер газеты, засыпая на бесконечных планерках, а потом завороженно наблюдая за узенькой телетайпной лентой, таившей в себе новые и новые исторические повороты.
Советский журналист, как служитель идеологического фронта страны, должен был иметь, по-моему, военный ранг. Если бы было так, то Гарику, Алику и Радику наверняка было бы присвоен ранг генералиссимусов.
Дети войны
В «шестидесятых» поколение детей, родившихся до и во время войны, выросло, им уже по «20+». Они пережили голод, потерю родителей, учебу при керосиновой лампе. Они помнят, как в детстве зарывали хлеб в землю по дороге в школу, чтобы поесть на обратном пути, потому что хлеб имел большие риски быть съеденным еще в школе. Они выросли без родительской ласки, исключительно благодаря поддержке Вселенной.
Эти дети не встречали новогодние праздники с зажженной елочкой, не кричали на детских праздниках «Снегурочка!», не ждали подарков и не писали письма Деду Морозу. У них не было айпадов и сотовых телефонов, у них и ботинок-то не было, а только прохудившиеся валенки, и то в лучшем случае. Гарик рассказывал, что, бывало, на босую ногу детки подвязывали веревками куски кошмы и топали десятки километров по снежной дороге в школу. Когда уже затемно они возвращались домой, их не ждал ароматный перетертый супчик и куриные котлетки. Они ели чёрствый хлеб, пили воду и делали уроки при едва живой керосиновой лампе.
Эти дети, дети войны, уже родились в тревоге в утробах тревожных матерей, которые сами задыхались в том самом «часовом» узком отверстии, отделявшим прошлое от будущего в тщетной надежде накормить всегда голодных детей. Других радостей и надежд не было. Вечно усталые мамы детей, появившихся на свет в конце тридцатых и начале сороковых прошлого века, не знали роскоши шелковых платьев, а их ножки не натирали узкие туфли-лодочки.
Дети войны… Какие у них были радости? И были ли? Хотя не знаю. Может быть, это как раз мы не умеем радоваться еде, одежде, свету, солнцу, миру, теплому одеялу, сытному ужину, запахам свежего хлеба и соленого сыра. Трудно сказать. Разные нам достались «песочные часы». И «песок» в них насыпан разный.
Радости у нас тоже разные. Детишки сегодня, каждый второй, с айфоном. Вот в коляске недавно рожденный ребенок покорно смотрит «Машу и Медведи», чтобы не отвлекать молоденькую маму от Инстаграмма. Мир перевернулся в своих «радостях». Такие разные «песочные часы» достались нам от Всевышнего…
В моих детских «часах», к примеру, были германские говорящие куклы и пухлые пупсики, молочный коктейль из кафе «Марина», огромные, как мне тогда казалось, конусообразные емкости, выдававшие густые соки: томатный, вишневый и березовый. В томатный обязательно подсыпали соль маленькой чайной ложечкой из стоящего рядом граненого советского стакана.
Еще помню автоматы с газированной водой, которые стояли прямо на городских улицах. Огромные очереди к мороженщице на жаре. Когда очередь наконец-то доходила до тебя, то от жадности ты просил вместить в малюсенький вафельный стаканчик аж 200 граммов вкуснейшего советского пломбира. Этажи драгоценного мороженого стекали по вафельным бокам, грозясь развалиться, и лопать его приходилось очень быстро.
Ах, да, совсем забыла про эфиопские финики, бисквитное пирожное, нарезанное аккуратными прямоугольниками, покрытыми роскошной розовой глазурью. А цветные яйца на пасху, свежие огурцы, которые были редкостью, сладкие подарки на Новый год от партийных родителей? Категория «партийный» означала наличие в подарках заморских деликатесов – апельсинов, к примеру. Ярко-оранжевые апельсины с плотными лоснящимися боками были неслыханной радостью. Я по праву старшей всегда их пересчитывала и делила поровну с младшим братом. Пока он «хлопал ушами», я съедала свою половину и потихоньку приватизировала его долю.