Пьесы
Шрифт:
Занавес
1967
Верую!
ИГНАТ МАНТУЛИН.
ГРИНЬКА (ГРИГОРИЙ) его
КЛАВДИЯ ХОРЗОВА.
НИКИТА ее муж.
ДОМНА АТАВИНА.
АНДРЕИ ЛУЖКОВ.
ВЕРА.
НАДЕЖДА РЕШЕТОВА.
ПЕТР ее сын.
ГАЛИНА.
ДАРЬЯ.
ПЕРВАЯ ДЕВУШКА.
ВТОРАЯ ДЕВУШКА.
ТРЕТЬЯ ДЕВУШКА.
ПАРЕНЬ.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Дорога, уходящая в гору. Вдоль дороги дома. На самом лбу взгорыша унылое сельское кладбище. У подножия — кузница.
Начало действия относится к весне сорок пятого года. Этой весной возвращались с войны два тридцатилетних солдата. Оба меченые, но живые — немыслимое везение! Двое из всей Бармы. А уходило полсотни мужиков и парней.
Возвращались. У И г н а т а кроме шрамов под соломенными висками — ордена, среди которых две Славы. Да и Н и к и т у наградами не обидели. Ранами тоже. Левое плечо западало. Нога сгибалась худо. До рези в глазах всматривались в родную деревню. Вот она, Барма, бедная, вдовая. И крестов на кладбище, кажется, прибавилось. Но солдатам не до покойников. Война приучила к мысли о том, что смерть, как сидор солдатский, постоянно за плечами.
И г н а т. Ну вот и дома… дома! Поди, не ждут уж, а?
Н и к и т а. Немудрено. Пятьдесят человек призывали, а сколь из полусотни-то уцелело? Тот погиб, тот без вести пропал…
И г н а т. И меня потеряли, наверно. Полгода по госпиталям валялся. Думал, не выкарабкаюсь.
Н и к и т а. Потеряли… могли потерять, ежели не шибко ждали. А ежели ждали — не потеряют.
И г н а т. Ждут! Я знаю, меня ждут! Может, встречать вышли. И я вот он. Явлюсь и, как положено по уставу, отрапортую: «Сержант Мантулин прибыл в полное ваше распоряжение. Разрешите сменить автомат на поручни?»
Н и к и т а (нервно расправив длинные усы). С такой выкладкой в плугари? (Ткнул в Игнатовы ордена.) Да по твоим заслугам надо бить в колхозные председатели, если не выше. Будь у меня столько отличий, я бы в район пробился.
И г н а т. Кого я там не видал, в районе-то? Дома всего милей. Каждая кочка — родня. Пойду в бригаду, к земле поближе.
Н и к и т а. Родня, родня! Мало ли что родня! Не за здорово живешь воевали! Четыре года судьбу испытывали: нынче — здесь, завтра — к боженьке в рай. А ротный писарь сопроводиловку сочинит: «Пал смертью храбрых…» Родня… Четыре года со смертью в обнимку. Не то что тело, душа закирзовела… озлела до невозможности.
И г н а т. Ничего, возле
Н и к и т а. В мешке-то гостинцы? Туго набит.
И г н а т. Овес. Лежал как-то перед артподготовкой на поле — нажелудил. Хоть и не положено вещмешок забивать несписочным имуществом, а выбросить жалко. Хлеб же…
Н и к и т а. Все такой же блаженный!
И г н а т. Мне всю войну одни сон снился: поле израненное. А я его врачую. Вот, сон в руку. (Зачерпнул из-под ног земли горсточку, попробовал на язык.) Солона!
Н и к и т а (усмешливо). Не нанюхался за четыре-то года? Айда! Эка невидаль — солонцы бросовые.
И г н а т. Бросовые — так. (Вроде бы не ко времени вздохнул.) Омертвела земля!
Н и к и т а. Нашел о чем сокрушаться! В Сибири окромя солонцов земли вволю.
И г н а т. Никудышные мы хозяева! Вот немцы — враги, а гляди: у них каждый клочок обихожен и в дело пущен.
Н и к и т а. Ну ты! Вяжи лыко к лыку! Нашел кого в пример ставить!
Разошлись. Смиренной улочкой Игнат направился к своему дому с тополем под окном. На тополе скворечник. Дом отпугнул заброшенностью. Калитка сорвана. Окна без стекол. И никто не вышел навстречу. Что ж вы, ноги, через три земли отшагавшие, оробели на своей, на близкой, земле? Из ограды выбежал пес. Старчески гаркнул, лизнул в руку.
И г н а т. Здорово, Трезор! Трезорушка. Не помолодел ты за эти годы! Где хозяйка твоя? Где Гринька?
Трезор виновато завилял хвостом. Во дворе кто-то завозился, окликнул собаку. Это Г р и н ь к а, мальчишечка лет десяти. В руках у него аккуратно стесанный камень.
Г р и н ь к а. Трезор! Ты куда подевался, блудень?
Трезор кинулся на зов.
И г н а т. По хозяйству хлопочешь, мужичок?
Мальчик медленно подался назад. В его осторожном движении, в напряженных узких плечиках, во всей его сжавшейся фигурке было столько взрослого недоверия, беды, покинутости, что Игнату стало жутко. Вот шейка вытянулась, извилась. Из-за плеча показался нос, навесистая отцовская бровь, глаз, рот, растущий в отчаянном крике…
Г р и н ь к а. Тя-я-тя-я! Тя-ятенька-а-а! (Уронив камень, метнулся к отцу.)
И г н а т (нацеловывая сына). Ну, Гриня, ну, золотко! Чего ж ты так испугался-то?
Г р и н ь к а. Живой? Родненький… родненький! Живой! А-ах!
И г н а т. Как вырос-то! Как вырос! Не узнать: удалец, витязь!
Г р и н ь к а. На тебя похоронка была, а я ждал, ждал! Я знал, что тебя не убьют.
И г н а т. Не убили, сынок, не убили. Хоть и залатанный весь, а жив, дома. Мамка-то наша где? В поле мамка?