Петербург 2018. Дети закрытого города

Чурсина Мария Александровна

– Короче – он случайно попался под руку одному психу. Пристукнули мелкого, даже патруль на крик не прибежал. А психа этого мы давно уже ищем. – Слово «мы» он выделил голосом так, будто сам был матерым сыщиком, а Антон – зеленым курсантом, который восторженно выспрашивал его. – Он еще троих убил, вот ребята в архивах нашли. И псих этот уже во всем сознался, кстати.

В голосе переливалась всеми цветами радуги гордость. Еще бы – серийного убийцу поймать. Мысли разбегались, разлетались от Антона цветными вспышками, и он никак не мог сообразить, какие еще дела

Март успел повесить на несчастного нового человека, и вообще откуда он это все выкопал.

– Стой. Не спрашиваю, зачем. Маньяк так маньяк, демоны с тобой. Я только не пойму, как он его убил. Я… да никто раньше такого не видел. Паренек был как живой.

– Да, это, конечно, хороший вопрос. И мы работаем над этим. Работаем. – Март с самым суровым видом шмякнул по столу ладонью. – Ладно, поболтали, и хватит. Нужно браться за дело.

Антон хорошо знал, что последует за этой фразой. Март спуститься в кафетерий на первый этаж, там будет цедить кофе и, цепляя то одного, то второго слушателя, рассказывать о том, как блестяще поймал серийного убийцу, и раз от разу ловко отделываясь от вопросов о том, как он, собственно, вышел на его след.

– Темновато здесь, – пробормотал он напоследок и вышел.

В кабинете давно повисла туманная поволока.

В школе было сумрачно от низких туч, даже первоклассники оглядывались затравлено, притихали. Директорский кабинет оказался заперт, но в коридоре Вету поймала Лилия. Завуч была не то что белая – прозрачная, как белесая дымка над городом, и без шали. Сегодня – без шали, как будто бы в трауре. Темно-зеленая блузка и юбка в тон, сильно ниже колен. Раньше Вета не замечала, как скорбно выглядят руки Лилии, сцепленные в молитвенном жесте у груди.

– Большая трагедия, – сказала она в голос, не замечая, с каким ужасом смотрят на нее мамы первоклашек.

Вета нащупала рядом с собой подоконник и удержалась, не села на стул вахтерши, хоть та и вскочила, решив, наверное, уступить место.

– Родители говорят, она вечером ушла гулять и не вернулась. Утром нашли ее тело в реке, недалеко от набережной. Пока что говорят, что она сама…

Вета все-таки села на неприятно нагретую чужим телом подушечку. Убрала с лица волосы – она только что вошла, не успела ни снять плащ у себя в подсобке, ни расчесаться. Наверное, пятиклашки уже ждут под дверью, донельзя серьезные, прижимают учебники к груди.

– Почему? – спросила Вета.

– Ее травили в школе, вы должны бы знать. Наверное, девочка не выдержала. – В голосе Лилии больше не было похоронной скорби, но Вета подумала, что ей очень бы пошло выступать на похоронах: «Мы все запомним усопшего как прекрасного человека…» Человека?

В голосе Лилии теперь было только назидание: «Вы плохой учитель. Плохой, самый отвратительный».

– Я знаю, но она бы сказала мне.

Лилия выразительно поджала губы. Учителя, как и актеры, – поняла Вета, – все должны делать очень выразительно, чтобы их поняли правильно. Чтобы никто не упустил воспитательный момент.

– Она бы сказала вам, что собирается покончить

с собой?

Жутко непедагогично обсуждать такие темы прямо в холле – мамы дергают первоклашек за руки, уводят их подальше. Дети оборачиваются с интересом. Вряд ли они понимаю, о чем речь, но если запретно, значит, интересно, разве нет?

Вета вспомнила, как гуляла ночью по набережной.

– Да. Она бы сказала. Мы с ней часто разговаривали, – выпалила Вета без тени сомнения.

«Вы обещаете любить меня?»

Она похолодела. Мурашки побежали по спине, пальцы вцепились в колени, оставляя, наверное, царапины и синяки.

«Обещаете?» – требовала Рония, а за ее спиной влажно ударялась о бетонный парапет Сова.

– Я не знаю, – вздохнула Лилия, разом превращаясь в уставшую и почерневшую от переживаний, немолодую уже женщину. Потерла переносицу. – Неужели вы не видите, что происходит? Это страшно, страшно.

– Так сделайте что-нибудь, – закричала Вета в голос, потому что вдруг явственно ощутила, что за маской усталости и горя Лилия прячет что-то другое. Маску срочно требовалось сорвать, было очень важно увидеть ее настоящее лицо, но Вета опять готова была скорчиться от беспомощности.

Осознание прошло внезапно, как проблеск молнии в небе, – они взяли ее только для того, чтобы все на нее свалить. «Неопытный педагог. Не умеет работать с детьми. Не досмотрела…» И поэтому ушла Жаннетта. И поэтому так взвыл директор, когда Вета принесла заявление.

Жаннетта сказала: «Потому что ты ничего не знаешь. Ты из другого города».

– Сделайте хоть что-то, – зашипела она сквозь зубы. От нее уже шарахались, как от прокаженной. И вновь вошедших в холл утаскивали прочь: вдруг свихнувшаяся учительница примется швыряться вещами! – Вы же знаете, что здесь происходит. Я вижу, вы знаете! Почему вы ничего не делаете? Дети умирают.

Лилия шагнула назад, поправляя очки. Не испуганная, нет, ни капли. Она снова притворялась, и на этот раз притворялась ошарашенной – ну разве можно так вести себя, Елизавета Ник…

– Что с вами? Понимаю, переутомились, но нужно же держать себя в руках, Елизавета Николаевна. На вас вообще-то дети смотрят. Идите умойтесь. Или нет, лучше идите домой, отдохните там. Я попрошу Розу провести ваши уроки, она сумеет.

Бескровные губы сжались в презрительную линию, и Вете захотелось вцепиться ногтями в ее бесстрастное лицо, в маску, которая выражала все, что нужно, и скрывала все, что нужно. Сердце бешено колотилось о черепную коробку, и туман застилал глаза. Не белесый, как над городом, – черный туман ярости.

Она почти слышала, как шептались за спиной. Почти видела перекошенные, жадно повернутые в их сторону лица. Мелькнула мысль – если выставить себя совершенно сумасшедшей, может, ее выгонят из школы насовсем? Обязаны же будут выгнать. Сладкая мечта.

– Я не уйду, – сказала Вета, успокаивая сбившееся дыхание. – Я останусь. У меня сегодня урок с моим классом.

Она уходила по коридору, мимо распахнутых дверей, и каблуки норовили подвернуться. Первоклашки прижимались к стенам.