Петербург
Шрифт:
Далее - спичка погасла: ничего нельзя было разобрать.
Но горящая спичка выдала пребывание Александра Ивановича горбоносому восточному человеку: быстро вверх зашаркали ноги; и уже над самым ухом Александра Ивановича раздался теперь бойкий голос, но...
– представьте себе, без акцента.
– "Извините, вы Андрей Андреич Горельский?"
– "Нет, я Александр Иванович Дудкин..."
– "Да, по подложному паспорту..."
Александр Иванович вздрогнул: он действительно жил по подложному паспорту, но его имя, отчество и фамилия были: Алексей Алексеевич Погорельский, а не Андрей Андреич Горельский.
Александр Иванович вздрогнул, но... решил,
– "Я, а что вам угодно?.."
– "Извините, пожалуйста: я явился к вам в первый раз и в столь неурочное время..."
– "Пожалуйста..."
– "Эта черная лестница: ваша квартира оказалася запертою... И там кто-то есть... Я предпочел ожидать вас у входа... И потом эта черная лестница..."
– "Кто же ждет меня там?.."
– "Не знаю: мне оттуда ответил голос какого-то простолюдина..."
Степка!.. Слава Богу: там - Степка...
– "Что же вам угодно?.."
– "Простите, я столько наслышан о вас: у нас общие с вами друзья... Николай Степаныч Липпанченко, где я бываю принят, как сын... Я давно-давно хотел познакомиться с вами... Я слышал, что вы полуношник... Вот я и осмелился... Я собственно живу в Гельсингфорсе и бываю наездом здесь, хотя моя родина - юг..."
Александр Иванович быстро сообразил, что гость его лжет; и притом пренахальнейпшм образом, ибо та ж е история повторилась когда-то (где и когда - этого он не мог сейчас осознать: может быть, дело происходило в позабытом тотчас же сне; и вот - встало).
Нет, нет, нет: вовсе дело не чисто; но вида не надо показывать; и Александр Иванович ответствовал в совершенную тьму.
– "С кем имею честь разговаривать?"
– "Персидский подданный Шишнарфнэ... Мы уже с вами встречались..."
– "Шишнарфиев?.."
– "Нет, Шишнарфнэ: окончание ве, ер* мне приделали - для руссицизма, если хотите... Мы были вместе сегодня - там, у Липпанченки; два часа я сидел, ожидая, когда вы покончите деловой разговор, и не мог вас дождаться... Зоя Захаровна
вовремя не предупредила меня о том, что вы находитесь у нее. Я давно ищу с вами встречи...
Я давно вас ищу...
* Шишнарфиевъ.
– Ред.
Эта последняя фраза, как и превращение Шишнарфиева в Шишнарфнэ, опять что-то сонно напомнила: было мерзко, тоскливо, томительно.
– "Мы с вами и прежде встречались?"
– "Да... помните?.. В Гельсингфорсе..."
Александр Иванович что-то смутно припомнил; неожиданно для себя он зажег еще новую спичку и под нес эту спичку к самому носу Шишнарфиева виноват: Шишнарфнэ: вспыхнули на мгновение желтым отсветом стены, промерцали прутья перил; и из тьмы перед самым лицом его вдруг сложилось лицо персидского подданного; Александр Иванович ясно вспомнил теперь, что это лицо он видал в одной гельсингфорсской кофейне; но и тогда то лицо с Александра Ивановича почему-то не спускало подозрительных глаз.
– "Помните?"
Александр Иванович еще припомнил, еще: именно: в Гельсингфорсе у него начались все признаки ему угрожавшей болезни; и именно в Гельсингфорсе вся та праздная, будто кем-то внушенная, началась его мозговая игра.
Помнится, в тот период пришлось ему развивать парадоксальнейшую теорию о необходимо-сти разрушить культуру, потому что период историей изжитого гуманизма закончен и культур-ная история теперь стоит перед нами, как выветренный трухляк: наступает период здорового зверства, пробивающийся из темного народного низа (хулиганство, буйство апашей),12 из аристок-ратических верхов (бунт искусств против установленных форм, любовь к примитивной
Александр Иванович приглашал посиять маски и открыто быть с хаосом.
Помнится, это же он проповедовал и тогда, в гельсингфорсской кофейне; и когда его кто-то спросил, как отнесся бы он к сатанизму, он ответил:
– "Христианство изжито: в сатанизме есть грубое поклонение фетишу, то есть здоровое варварство..."
Вот тогда-то - вспомнил он - сбоку, за столиком, сидел Шишнарфнэ и с них глаз не спускал.
Проповедь варварства кончилась неожиданным образом (в Гельсингфорсе, тогда же): кончилась совершенным кошмаром; Александр Иванович видел (не то в сне, не то в засыпании), как его помчали чрез неописуемое, что можно бы назвать всего проще междупланетным пространством (но что не было им): помчали для свершения некоего, там обыденного, но с точки зрения нашей все же гнусного акта; несомненно это было во сне (между нами - что сон?), но во сне безобразном, повлиявшем на прекращение проповеди; во всем этом самое неприятное было то, что Александр Иваныч не помнил, совершил ли он а к т, или нет; этот сон впоследствии Александр Иваныч отметил, как начало болезни, но - все-таки: вспоминать не любил.
Вот тогда-то он втихомолку от всех принялся читать Откровение.
И теперь, здесь на лестнице, напоминание о Гельсингфорсе подействовало ужасно. Гельсингфорс стал перед ним. Он невольно подумал:
– "Вот отчего все последние эти недели твердилось мне без всякого смысла: Гель-син-форс, Гель-син-форс..."
А Шишнарфнэ продолжал:
– "Помните?"
Дело приняло отвратительный оборот: надо было броситься в бегство немедленно - вверх по каменным лестницам; надо было использовать темноту; а не то фосфорический свет бросит в окна белесоватые пятна. Но Александр Иванович медлил в совершеннейшем ужасе; почему-то особенно его поразила фамилия обыденного посетителя:
– "Шишнарфнэ, Шишнарфнэ... Где-то это я все уже знаю..."
А Шишнарфнэ продолжал:
– "Итак, вы позволите мне к вам зайти?.. Я, признаться, устал, поджидая вас... Вы, надеюсь, мне извините этот мой полуночный визит..."
И в припадке невольного страха Александр Иванович выкрикнул:
– "Милости просим..."
Сам подумал же:
– "Степка там выручит..."
Александр Иванович бежал вверх по лестнице. За ним бежал Шишнарфнэ; бесконечная вереница ступеней уводила их, казалось, не к пятому этажу: конца лестницы не предвиде-лось; и сбежать было нельзя: за плечами бежал Шишнарфнэ, впереди же из комнатки била струя световая.
Александр Иванович подумал:
– "Как же мог зайти ко мне Степка: ведь ключ у меня?"
Но, ощупав карман, убедился он, что ключа не было: вместо дверного ключа был ключ старого чемодана.
ПЕТЕРБУРГ
Александр Иванович влетел сам не свой в свою убогую комнату и увидел, что на грязных козлах постели расселся Степан над догоравшим огарком; перед развернутой книгою с церковнославянскими буквами низко так опустилась его косматая голова.
Степан читал Требник.16