Петербургский детектив

Литвиновы Анна и Сергей

– Когда-то я была для тебя Геней. Но это время миновало…

– Простите!

– Ничего… Иногда полезно помнить прошлое, но чаще – его лучше забыть. Оно мешает думать о будущем, о тех розах, которые еще ждут нас…

У Анны было чувство, что она попала в театр и перед ней разыгрывается увлекательный спектакль.

– Генриетта Дормидонтовна, расскажите об Иде Наппельбаум…

– Я могу больше рассказать со слов своей матери, которая знала эту семью. Мои предки тоже приехали из Минска и жили недалеко от Наппельбаумов. Они подружились, благо и общие знакомые в Минске нашлись. Было о чем поговорить, что вспомнить. И вот Ида, потеряв голову, влюбилась в Гумилева. Она была в ту пору настоящей красавицей, и у нее были необыкновенно прелестные

изящные руки. И надо же – влюбилась в настоящего донжуана, который с такой легкостью разбивал женские сердца. Нужно сказать, что он был некрасив, но, как говорила моя мама, в нем было нечто – какая-то мужская дерзость, что заставляла женщин трепетать и падать к его ногам. Как охотничьи трофеи. Может быть, тому способствовал его ореол воина и путешественника, прекрасные стихи… Трудно сказать, но факт остается фактом – женским вниманием Гумилев, или, как его называли, Гуми, обойден не был. Отнюдь. Несмотря на сокрушительное фиаско у первой жены и любви всей его жизни. Я говорю об Анне Ахматовой. Но если уж Гумилев положил глаз на женщину, то добивался ее до последнего, стремился взять свое. В этом смысле он был настоящим воином. Не случайно его так манила Африка.

– Кажется, здесь есть что сказать нашей гостье, – заметил профессор.

Генриетта Дормидонтовна обернулась к Анне.

– Да, моя милая? – При этом «милая» она сказала мягко, как пропела.

– Да-да, – волнуясь, вступила в разговор Анна.

Генриетта благосклонно наклонила голову, как бы говоря – ничего-ничего. Я слушаю, даже королевы иногда снисходят к простым смертным.

– Недавно к нам обратилась одна девушка, она разыскивала следы своей прабабки, и выяснилась удивительная вещь: оказывается, та была знакома с Гумилевым, и он доверил ей тайну своих африканских путешествий. Если вкратце – он искал там Ковчег Завета…

После этих слов Генриетта впала в такую глубокую задумчивость, что можно было решить, что она уснула, если бы не мерное дыхание и шевеление пальцев, двигающихся так, словно старуха перебирала невидимые четки.

– Ну, я так и думала все это время… – сказала она наконец хриплым голосом. – Чего-то в этом роде и можно было ожидать от нашего Гуми, – усмехнулась Генриетта. – Он всегда был любителем экстравагантных тайн и авантюристом по жизни. Его манило все неизведанное, запредельное…

– Он был розенкрейцером, – вставила Анна.

– Я знаю. Я могу продолжать?

– Да. Конечно.

– Итак, эти две красавицы – Ида и Фредерика – ходили в студию Гумилева. В Дом искусств на Мойке. Сам дом – Елисеевский особняк – выглядел снаружи и изнутри необыкновенно величественно и романтично. В то время вскоре после революции царила разруха, в зимнее время город не отапливался… Каждый вечер Ида как на праздник шла на занятия в поэтическую студию, на свидание с мэтром. И студия носила красивое романтическое название – «Звучащая раковина».

– Геня! Анну интересует портрет Гумилева, написанный Надеждой Шведе. Вы что-нибудь можете об этом сказать?

Руки пожилой женщины задрожали, и она стиснула их, чтобы унять волнение.

– Если бы мои мысли не путались. Очень боюсь что-то забыть…

– Память у нее хорошая, – наклонившись к Анне, сказала Ида. – Она все помнит.

Легкая улыбка тронула губы Генриетты Дормидонтовны.

– Ида Наппельбаум ходила заниматься также к Николаю Радлову, который впоследствии женился на Надежде Шведе… О, и с той, и с другой стороны это были весьма примечательные люди. Достаточно сказать, что Коля Радлов…

Генриетта так нежно произнесла это имя «Коля», что Анна поняла: для нее нет ни времени, ни расстояния.

– Коля был великолепным художником, искусствоведом, преподавателем…

– Ах. Что же мы не едим! – спохватилась Ида. – Прошу. Прошу! Нехорошо…

– Ида, оставь… Гости сами решат, что им делать, не опекай…

Возникла пауза.

– И вот Надежда Шведе, которая впоследствии стала женой Радлова, написала этот самый загадочный портрет

Гумилева, который после его гибели оказался у Иды. Когда Гумилева арестовали, именно Ида вместе с Ниной Берберовой, другой пассией Гумилева, носила ему в тюрьму передачи, так как молодая жена поэта Анна Энгельгард боялась это делать. И Нина с Идой, точно жены, опекали арестованного Гумилева. Позже они увидели списки расстрелянных, среди которых значился и Гумилев, и обе они, как и другие друзья и знакомые поэта, отказывались в это верить, им казалось, что Гумилев не может умереть… Моисей Наппельбаум купил портрет поэта у Надежды Шведе для своей дочери. У Иды оказалась и другая реликвия, связанная с Гуми, – черепаховый портсигар, который неизменно присутствовал на заседаниях поэтической студии. На нем Гумилев любил отстукивать пальцами. Портрет был с Идой неразлучно: и в квартире на Литейном, и на Рубинштейна. Но в 1937 году стало ясно, что картину в доме держать опасно. Было принято решение разрезать ее на кусочки и сжечь в печке у родственников на Черной речке. Как рассказывала после Ида – ей было плохо, когда картина горела – казалось, там заживо горит человек. Но на этом история с портретом не закончилась. Иду все-таки арестовали в 1951 году по обвинению в знакомстве с Гумилевым и хранении его портрета. Она получила десять лет лагерей, но отбыла три с половиной года – ей повезло, Сталин умер, дела начали пересматривать. Позднее этот портрет все-таки восстановили. Художница Вязьменская создала его заново по черно-белой фотографии и указаниям Иды, которая помнила цвета и оттенки на картине.

– Портрет точно сгорел? – задала вопрос Анна…

Ей показалось, что глаза Генриетты Дормидонтовны странно блеснули. Или это был отблеск от пламени свечей.

Старая женщина чуть помедлила с ответом.

– Конечно, мне же об этом рассказывала мама. Никаких сомнений нет. Потом, как я уже сказала, портрет восстановили. Он странный. Очень странный, – покачала головой Генриетта. – Гуми с бритой головой, как жрец, с книгой в руке… Знаете, есть люди, которые видят нечто большее, чем простые смертные. Можно спорить – всем ли дается этот дар и можно ли его развить. Точного ответа нет, но, несомненно, здесь замешана тонкая наука – генетика. Мы не знаем своих корней, своих предков… Не каждой так повезло, как… Как ее зовут? – обратилась она к дочери. – Актрису, о которой ты мне недавно рассказывала?

– Тильда Суинтон, – вставила Ида – Она знает свою родословную на протяжении тысячи лет.

Анна вспомнила холодно-мраморную злую колдунью из «хроник Нарнии» и издала возглас удивления.

– Именно так, – подтвердила Ида.

– Так и должно быть, – заметила Генриетта. – Знание своего рода открывает тайны, спрятанные в прошлом. Ты делаешься сильнее, когда можешь рассказать о своих корнях. Но мы отвлеклись… Я просто хотела сказать. что вы, видимо, принадлежите к тем людям, у которых есть глаза, – обратилась она к Анне.

Та поблагодарила полумрак, потому что иначе всем было бы видно, как она покраснела.

– Вернемся к портрету Гумилева, – продолжила Генриетта. – А ты знаешь, милая, – обратилась она к дочери. – Мне хочется еще шампанского. Да что же это за удивительная ночь, – покачала она головой. – Давно у меня не было такой…

Даже в неверном свете колеблющегося пламени свечей было видно, как заблестели глаза старой женщины. У нее выпрямилась спина, и теперь своей осанкой она напоминала королев, какими их обычно рисовали придворные живописцы.

Анне показалось, что комната превратилась в раковину, в которой звучали голоса минувшего. Здесь, в этом странно искривленном пространстве, не было мертвых. Все были живы – давно угасшие тени затрепетали и обрели плоть.

– Гуми на этом портрете как жрец. Книга в руке. И слева от него – Вавилонская башня… К чему это? О чем возвещает этот портрет? – задумчиво спросила Генриетта.

– Гумилев был человеком, который мог заглядывать в иные миры…

Пожилая дама удовлетворенно кивнула головой и продолжила: