Петербургский текст Гоголя
Шрифт:
Воинственную встречу Бульбы с сыновьями, последующий семейный пир и догадки отца, что в Академии сыновьям не давали «и понюхать горелки», а за провинности «кроме суботки, драли… и по середам, и по четвергам» (II, 282), можно сопоставить с эпизодом известной Гоголю повести В. Т. Нарежного «Бурсак» (1824; на ее очевидные связи с «Вием» указывали, начиная с Белинского). Когда козацкий полковник встретил сына после учебы в академии, то «принял в объятия свои… с нежностию и сказал: “Радуюсь, Леонид, той великой перемене, какую в тебе вижу. Об успехах твоих в науках и некоторых искусствах уверяет меня ректор Академии, а в добром поведении, которое и само по себе делает много чести всякому человеку, а в образованном науками оно бесценно, свидетельствует отец Геласий; я обоим верю и радуюсь несказанно…”», – а затем поручил «учредить праздничный обед и пригласить на оный всех начальников и прочих чиновников полка Гетманского от старшего до младшего и познакомить с ними» сына «как будущего сослуживца», да не жалеть «для сего ни кухни… ни погреба…» 207 .
207
Нарежный В. Бурсак, малороссийская повесть. Ч. 4. С. 37, 39.
Тарас тоже полностью одобрит поведение сына – но после боя,
208
По наблюдению А. Карпенко, в народных рассказах «бывшее в чести у запорожцев “бражничество”… всегда сопровождалось обычаем “благословения” и пожеланий, в которых раскрываются патриотические идеалы казака…» (Карпенко А. Цит. соч. С. 111).
209
Здесь вероятна перекличка с первым романом В. Скотта «Уэверли» (1814): герой увидел на лугу двух девушек, которые полоскали босыми ногами «в огромной бочке», но, «устрашенные нечаянным появлением, поспешили опустить платье для закрытия ног, которые от их движений могли представить неприличность. – Ах, господа! вскричали оне, и голос их выражал вместе скромность и кокетство, и пустились бежать, как дикие козы» (Веверлей, или Шестьдесят лет назад. Соч. Сира Валтера Скотта. М., 1827. Ч. I. С. 92–93). Причем во 2-й редакции «Тараса Бульбы» перекличка стала отчетливей: «Они, как видно, испугались приезда паничей… или же просто хотели соблюсти свой женский обычай: вскрикнуть и броситься опрометью, увидевши мужчину, и потом долго закрываться от сильного стыда рукавом» (II, 43).
Дело в том, что Бульба хочет видеть сыновей не продолжателями рода (тогда бы он их женил), но отражением своей личности, своей физической и духовной «проекцией» в козацкий мир, а потому должен им передать свой опыт Козака. При этом опровергается знание теоретическое, «книжное» («Это все дрянь… и академия, и все те книжки, буквари и филозофия…») или женское – пассивное, противоречащее козацкой жизни: «Не слушай, сынку, матери: она – баба. Она ничего не знает <…> А видите вот эту саблю – вот ваша матерь!» (II, 281). В черновике метафора была шире: «…А мушкет видите вы, что у меня висит – вот это ваш батько. А не кто другой…» (II, 598), – то есть Бульба, по мысли автора, «отрекался» от своего отцовства в пользу оружия, символизировавшего не только козацкую, боевую, но и вообще мужскую силу. «Козак с мушкетом» стал гербом Запорожского войска к середине XVI в., и печать с таким изображением Стефан Баторий в 1576 г. пожаловал украинскому гетману; в XVII–XVIII вв. «Козака с мушкетом» (обычно красного цвета) помещали как на главных полковых знаменах – хоругвях, так и на прапорах, сотенных хоругвях и значках. Последующую замену в беловом тексте мушкета на саблю можно объяснить тем, что хотя мушкет был типичным оружием в то время, но, согласно народным представлениям, запечатленным вертепом, козаку подобает люлька и/или победительная «шабля» 210 , считавшаяся «козацкой матерью».
210
Розов В. А. Традиционные типы малорусского театра XVII–XVIII вв. и юношеские повести Н. В. Гоголя. С. 105.
Называя жену без имени – «мать», «стара», Тарас свято верит, что не козацкое дело «возиться с бабами», но что «молитва материнская» о сыновьях, обращенная к Божьей Матери – покровительнице Козачества, «и на воде, и на земле спасает» (II, 281, 288). Привычно противопоставляя мужскую преобразовательную земную силу и разум (Адама) плотскому, чувственному, неодухотворенно-земному женскому приятию мира («Еввы»), Бульба считает последнее ущербным, языческим и попросту дьявольским 211 и в то же время сознает, что слабое женское начало: будучи одухотворено, обретает огромную власть. В повести это Мать, Церковь и Сеча, – хотя мать «жалка, как всякая женщина того удалого века <…> Вся любовь, все чувства, все, что есть нежного и страстного в женщине, все обратилось у ней в одно материнское чувство» (II, 286), Покровская церковь 212 , где «вся Сечь молилась… и готова была защищать ее до последней капли крови», обходится «без всякого убранства» (II, 305), а Сеча – ее козаки называют Матерью – без своего войска будет «взята, разорена татарами…» (II, 323).
211
Соотнесение «бабы» с чертом – обычный мотив украинских поверий. Эти представления были обоснованы ролью, которую, как сказано в Библии, сыграла Ева в грехопадении первых людей, и оправдывали бесправное положение женщины в семье и обществе как «существа низшей породы» (Булашев Г. О. Цит. соч. С. 146–147).
212
То есть храм Покрова Пресвятой Богородицы, которая считалась Покровительницей-заступницей козаков. Связанный с Ее заступничеством за христиан праздник Покрова возник в Византии.
В статье о народных малороссийских песнях, созданной практически одновременно с черновой редакцией «Тараса Бульбы», Гоголь говорил о противоречивом единстве мужского и женского начала: в одних песнях «дышит эта широкая воля козацкой жизни. Везде видна та сила, радость, могущество, с какою козак бросает тишину и беспечность жизни домовитой, чтобы вдаться во всю поэзию битв, опасностей и разгульного пиршества с товарищами <…> Остальная половина песней изображает другую половину жизни народа: в них разбросаны черты быта домашнего; здесь во всем совершенная противуположность. Там одни козаки, одна военная, бивачная и суровая жизнь; здесь, напротив, один женский мир, нежный, тоскливый, дышащий любовию. Эти два пола виделись между собою самое короткое время и потом разлучались на целые годы» (VIII, 91–92). То есть, по Гоголю, само единство-различие жизни двух «половин» народа развивало его «дух».
Таким же противоречивым единством мужского и женского, земного и духовного предстает и семья Бульбы, и сочетание его имени и прозвища: «мятежный» Тарас – «круглый, плотный, земляной, земной» как земляная груша (черновое прозвище Кульбаба 213 – «одуванчик» – грубее, но отчетливее соединяло земляное/земное и женское). Герой напоминает древнегерманское языческое двуполое божество (Туистона, Тевта, Туисто), рожденное Матерью-Землей и, в свою очередь, породившее первого человека Мана, – о чем говорилось в статье «О движении народов…» (VIII, 119). Это сходство отчасти объясняет и «двадцатипудовый» – 320 кг! – «земной» вес героя 214 , и такие его «звериные», близкие к дьявольским проявления, как «ярость тигра», «гнев вепря» (т. е. аномальную для человека жестокость, свирепость), и «какой-то исступленно сверкающий взгляд» в сцене убийства Андрия, и безмерную, тоже похожую на «звериную», родительскую любовь, и преданность Вере и Козачеству, и ненависть к полякам и басурманам вообще, и архетипические неистовство и строптивость 215 .
213
Записная тетрадь Гоголя (РП). Ф. 199. Ед. хр. 1. Л. 16.
214
Ср. «земляную/земную» семантику его прозвища и авторское пояснение: «…был чрезвычайно тяжел и толст» (II, 288) – с истолкованием этого советским ученым: «художественная гипербола» (Карпенко А. Цит. соч. С. 126–127).
215
Мелетинский Е. М. О литературных архетипах. М., 1994. С. 25–26, 78.
В данном случае структуру «героя времени» образует не смешение всяческих противоречий – как это было у Тараса Остраницы в <Главах исторической повести> Гл. II, – а противоречивое единство азиатского и европейского, христианского и языческого, индивидуализма и товарищества, личностного и типического, сверхперсонального (даже, как мы заметили, мужского и женского, человеческого и природного, животного) – сообразно тем же различным началам, какие, по Гоголю, породили Козачество. Подобное разнородное соединение предполагает и возможность распада антитез на означенных «стыках-трещинах», когда у героев остается только «низшее» – земное, безличное, собственническое, животное, а в конце концов дьявольское, – или только «высшее», соотносимое с Божественным. Правда, при этом будет утрачена возможность дальнейшего развития.
Противоречивое единство – это одна из формул цикла, а значит Гоголь применил ее для «Арабесок» (построив на ней сюжет книги) и для создания козацкой эпопеи, что подтверждает структура образов повести, подобных образам народного театра и фольклора, – например, противоречивого сквозного образа Пира-битвы 216 . В дальнейшем писатель будет использовать эту формулу, изображая семью, народ, государство, историю и… саму жизнь. Так, в историческом фрагменте «Жизнь» (1835) соположены разные образы всех средиземноморских древних цивилизаций, которые воплощали разные идеи культуры: Египет, Греция, Рим – «…как будто бы царства предстали все на Страшный Суд перед кончиною мира» в момент Рождества (VIII, 83), когда умирающий Древний языческий мир дает начало Новому, Христианскому миру, предвосхищая «конец времен» (об этом см. с. 197).
216
Анненкова Е. И. Повесть «Тарас Бульба» в контексте творчества Н. В. Гоголя // Анализ художественного произведения: Художественное произведение в контексте творчества писателя: Книга для учителя. М., 1987. С. 60–61.
Противоречивое единство присуще и богатырскому образу Бульбы, и сообществу его и сыновей, когда обычно противопоставленные молодость и старость, мудрость и задор, «мятежность» и «стойкость», опыт, разум и чувство здесь взаимно дополняют друг друга, а иногда противоположности уравниваются 217 . Столкновение и поединок Остапа с отцом свидетельствует о духовной их близости, одинаковом взгляде на мир. – Ср. «широко распространенный в эпосе рассказ о бое отца с сыном, не узнающим отца» (Хильдебранда и Хадубранда… Ильи Муромца и Сокольника), где обычно побеждает отец 218 . – Наоборот, Бульбе непонятно поведение младшего сына, который, следуя заповеди, в это время обнимает мать, за что и будет назван «мазунчиком». Однако семейный пир вновь возвращает героям «братскую» христианскую общность, а затем прощание с матерью выявляет сходство и различие их реакции: оба сына «удерживали слезы, боясь отца своего, который, однако же… тоже был несколько смущен, хотя не старался этого показывать» (II, 289). И потом каждый погружается в свои мысли…
217
Там же. С. 71.
218
Мелетинский Е. М. О литературных архетипах. С. 45.
Глядя на сыновей, Бульба вспоминает свою козацкую «молодость… протекшие лета» и думает «о том, кого он встретит на Сече из своих прежних сотоварищей… какие уже перемерли, какие живут еще» (II, 289–290), – о чем обычно думает козак. Его деятельная, «лыцарская» защита Веры определяет и несколько скептическое отношение к священникам и воинам Христа – монахам. И потому насмешка Бульбы над «поповскими подрясниками» сыновей (затем он сравнит уныло притихших козаков с монахами-«чернецами») могла быть разведкой того, как они воспримут перспективу рукоположения. К его удовлетворению, намек был опровергнут аргументом Силы, кулаком, «рукоприложением». Старший сын не обманул ожиданий, а вот младший насторожил: чувствительностью, недостаточной жестокостью (это «женское», пагубное для воина), означающими склонность к удобствам, «нежбе», «бабам», Дому («цивилизации») – тому, что Бульба отвергает сам и презирает в «чужих», пока у него над чувствами господствуют Вера и Разум, не допуская отклонений или сомнения.