Петербуржский ковчег
Шрифт:
Аполлон стоял, крепился духом.
... Прошел день, на город опустились сумерки. В окнах дворца стали зажигаться огни. Только тогда Аполлон позволил себе немного расслабиться: не сходя с места, перенести тяжесть тела с ноги на ногу. Он и не подозревал ранее, что стоять — просто стоять — так трудно и может доставить такие мучения. Ноги болели, как от долгой ходьбы, как от лазания по горам.
Когда сумерки сгустились, Аполлон заметил, что к нему опять идет кто-то от дворца. На сей раз это был какой-то придворный: средних лет очень худой человек с большим хищным носом.
Он спросил с некоторой даже учтивостью:
— Вы здесь долго собираетесь стоять — на виду у всего мира?
Аполлон разомкнул губы:
— Я прошу аудиенции...
— Но ведь есть же для этого канцелярия... — начал было придворный.— Это долго, — перебил Аполлон. — А дело не терпит отлагательств. Вопрос жизни и смерти...
— А вы думаете таким диким способом — быстро?
— Не знаю... Надеюсь... — бесцветным голосом молвил Аполлон.
— Дело по поводу...
— По поводу Милодоры Шмидт, заключенной в крепость по недоразумению.
Придворный вздохнул:
— Увы, государя во дворце нет. Он на водах... поправляет здоровье. И рассмотреть ваше дело не сможет. Вы напрасно теряете время... Вам бы следовало действовать иным образом, для таких случаев и существующим: подать прошение...
— Я не верю вам. Государь здесь. И он весь день смотрел на меня в окно, — сказал убежденно Аполлон, но это была лишь уловка с его стороны.
— Вы заблуждаетесь, молодой человек. Я не обязан вам говорить, но говорю: его величество на водах. И давно...
— Я видел тень его. Вон в том окне. Придворный господин оглянулся:
— Этого не может быть...
Но уже одно то, что он оглянулся, Аполлон расценил как хороший знак. Аполлон сказал:
— Я буду стоять. Мне нужно говорить с государем...
— Как хотите, — придворный развернулся и ушел.
Этот человек не угрожал Аполлону караулом. Однако спустя полчаса караул появился — нижний офицерский чин и двое гренадерского роста солдат.
Ни слова не говоря, офицер показал на Аполлона пальцем. Солдаты грубо схватили Аполлона под мышки и потащили к набережной. Он пытался сопротивляться, но к успеху это не привело, несмотря на то, что был он не из слабого десятка.
У самой воды Аполлона отпустили.
Офицер, приняв суровое выражение лица, предупредил:
— Не извольте больше показываться перед дворцом, сударь. На другой раз не пожалеем — высечем на парапете и столкнем в Неву... Пусть вы и благородного звания...
У Милодоры давило в груди, трудно было дышать. Она нашла положение — на левом боку, — при котором дышать ей было легче. Знобило. Но Милодора знала: если не двигаться, если не тратить силы и не терять тепло, можно вытерпеть эту пытку. А то, что это была пытка, Милодора не сомневалась. Такая, видно, была судьба. Судьба эта несчастливая была заключена уже в самом имени. И благодарить за нее можно было мамашу, родившую Милодору на свет в один из сентябрьских дней, и священника, давшего новорожденной имя Минодоры по святцам... Легендарную Минодору, целомудренную и блаженную в благочестии, вместе с сестрами ее Митродорой и Нимфодорой мучил некий князь по имени Фронтон... Такое смысловое совпадение (там — Фронтон, здесь — Карнизов), открывшееся сейчас Милодоре, поразило ее и еще более убедило в предопределенности судьбы. Вероятно, как и легендарную Минодору, Милодо-ру ждала смерть в муках. Карнизов не тот человек, что выпустит жертву, не добившись своего...
Милодора уняла озноб, на некоторое время у нее как будто полегчало в груди. Милодора грезила...
Она понимала теперь, что и в имени Карнизова легко просматривается его судьба — судьба мучителя, судьба князя Фронтона. И находила тому новые подтверждения. «Кар» — ведь это в языках многих восточных народов — «черный»... «Кар-р...», — каркает у Карнизова ворона... Милодора поражалась самой себе: как она не поняла этого раньше, как не разглядела в Карнизове свою грядущую беду! Быть может, тогда все в ее жизни развивалось бы по-другому... И тут же давала самой себе ответ: понять это прежде она не могла, в этом и заключается предопределенность судьбы. Всякое знание, всякое понимание приходит только в свое время: открытием, приобретением, откровением свыше, а иногда... указанием — как движением перста Божьего.
— Господи! На что указываешь мне, — шептала воспаленными устами Милодора, — за что наказываешь меня? Я старалась не грешить...
Из угла послышался ехидный старческий смех:
— Грешила, грешила, голубушка! Уж я — то знаю... И свидетельствую...
— Что ты говоришь, старик?
Федор Лукич торжествующе посмеивался и хлопал себя по худым коленкам:
— Меня — законного супруга — не любила? Грех!...
Милодора поспешно крестилась, но поручик Карнизов не давал довести крестное знамение до конца — брал за руку, сдавливал пальцы:
— Скажите, сударыня, а не носит ли граф колечко на мизинце по обычаю масонских мастеров? В кабинете у него не лежит ли циркуль на видном месте?..
— Нет, нет... — пугалась Милодора. Федор Лукич хихикал:
— А ты ей циркулем в глаза! В глаза, сердешный!... Все бабы — стервы!...
Карнизов, не слушая его, ходил вокруг да около:
— И «всевидящее око» не рисует на полях книг?
— Нет, нет... Мы ходили с ним в оперу... Откуда-то издали раздавались голоса:
— Недужит она, господин поручик. В Обухов-ку бы ее...
— Пшел вон, любезный! Твое дело — сабля и коридор... Чтоб не ржавая и чтоб — тихо...
— Помрет — жалко...
— Идиот!... Пронзительно визжали несмазанные петли двери. Ах, нет!... Это опять смеялся Федор Лукич Шмидт:
— Плохо грела мне коленки — грех!
Темная фигура склонялась над ней, качала головой. Это напоминало Милодоре приход смерти.
— Сударыня, вы должны поговорить со мной. Это важно.
Милодора молчала. О чем говорить со смертью?
Тень смерти покрывала ее.
— Вы нужны мне... Я не столько мучаю вас, сколько себя мучаю. Я не нахожу себе места от боли, что испытываете вы. Противоречивые чувства разрывают меня надвое: днем я ненавижу вас, а ночью люблю... Но в жизни моей становится все больше ночи... Вы хотите знать, откуда происходит сия раздвоенность?
Милодора не ответила. Что толку отвечать смерти?
— Братцы берут надо мной власть. Братцы говорят: хочешь взять — бери, иначе завтра может быть поздно...
Милодора удивилась:
— Разве у смерти есть братцы?