Петька из вдовьего дома
Шрифт:
— Каку таку петимью? Что ты врешь! Петрахиль, а не петимью!
— Вот узнаешь! Епитрахиль — это фартук, им батюшка покрывает голову, когда говорит «прощаю и разрешаю», а епитимью накладывают на великих грешников…
— Да разве я великий грешник? Дура ты такая! Я ведь еще маленький. Много ли у меня грехов-то?
— Вот-вот! И дурой меня ругаешь, и не слушаешься. Разве это не грех? Ведь я старшая сестра!
— Старшая — Лиза, и я ее слушаюсь, а ты просто девчонка — козья печенка! — говорит Петька презрительно.
— Да
— Ты сама дразнишься! И за волосы меня дергаешь, — уже не на шутку сердится Петька.
— Про мои грехи батюшка тебя спрашивать не будет, а про свои должен все рассказать. А если соврешь на исповеди, то придется тебе в аду лизать горячую сковороду! За грехи же великие батюшка наложит на тебя епитимью, — заканчивает Оля сурово.
— А что такое петимья? — переспрашивает Петька неуверенным тоном.
Мальчишку сразу охватывает страх: он вспоминает крещенский сочельник, свои озорные мысли об освящении нужника святым крестом и о том, как во время давки в церкви он обругал самого Саваофа.
— Кто его знает? Простит али не простит? — с тоскою говорит Петька, глядя на сестру.
Оля делает вид, что не слышит вопроса. Она наслаждается страхом Петьки.
Петька не выдерживает и кричит:
— Что же ты молчишь, дура! Али не тебя спрашивают?
— Ага! Еще два новых греха: злишься и ругаешься! — торжествует Оля. — Теперь уж обязательно будет тебе епитимья!
— Да ты говори, что за петимья?
— И скажу! Сама видела! Как только батюшка узнает, что ты великий грешник, сядет на большое деревянное кресло и велит принести сторожу большущий голик с тонюсенькой, как волосок, ниточкой. Вот за эту ниточку ты и повезешь батюшку вокруг всей церкви, а если…
— Ну вот как же ты не дура! — перебивает ее Петька. — Разве можно большущего попа везти за ниточку? Чай, она оборвется! Для него нужна толстая-претолстая веревка.
— Сам ты дурак и разиня! Ты слушай, когда тебе говорят, а не перебивай! Ведь бог все может сделать, — он всемогущий!
— А раз он всемогущий, так пусть сам и возит своих попов за нитку! — злится Петька.
— Вот-вот! Нагрешил да еще распоряжаться будешь! Так тебя и послушали!
— Дак нитка-то оборвется! — с отчаянием кричит Петька. — Разве ты не понимаешь?
— Если бог простит, то не оборвется, хоть двух попов вези. А если оборвется — значит, бог не простил, и тогда батюшка будет пороть тебя голиком по голой заднице. А потом нитку свяжут и опять повезешь, и опять пороть будут, и так до тех пор, пока бог не простит. Как только простит, сделается нитка крепкой, как канат, и тогда ее даже лошадь не перервет. Вот тогда ты и обвезешь батюшку вокруг церкви, а он снимет с тебя епитимью, накроет епитрахилью голову и скажет: «Прощаю и разрешаю».
— А какая она, эта петимья? Как петрахиль? В виде фартука?
— Епитимья — это слово, а не
— А ты не врешь? — заглядывая в глаза сестры, переспрашивает Петька.
— Зачем мне врать! Я сама видела, как маленький мальчик, еще меньше тебя, обвез попа вокруг церкви, а нитка осталась целой.
— А за что поп наложил на него петимью?
— А он тоже обругал сестренку, но потом…
Петька уже не слушает:
— Вот видишь! — торжествующе кричит он. — Значит, сестер ругать не грех! Ведь ты сама же говоришь, что нитка не оборвалась?..
— Да ты не дослушал, — торопится перебить его Ольга. — Он обругал нечаянно, а потом просил у сестры прощения и кланялся ей в ноги, когда пошел на исповедь.
— Ну теперь я вижу! Все это ты наврала. Просто меня дразнишь. Ты думаешь, я буду тебе кланяться в ноги? И не подумаю! Ишь премудрая!..
— Больно мне нужны твои поклоны! — важничает Оля.
— Ольга премудрая, Ольга премудрая! — дразнится Петька и, схватив картуз, выбегает во двор.
«Пойду спрошу Сашу. Чай, Олька наврала все, как про березу в школе?» — думает Петька.
Сестра Саша живет в прислугах у бабушки Александрии, и Петька встречает ее у ворот с двумя ведрами воды.
— Ты чего? — остановилась она около переминающегося с ноги на ногу мальчонки.
— На исповедь вот иду. — Петька помолчал, потом спросил как бы между прочим: — А Ольга говорит, что надо попа на нитке возить. Правда?
— Ну понятно, правда! Только это за большие грехи.
— А ежели у меня большой грех найдется?
— Тогда придется возить и тебе, а поп будет пороть тебя голиком, если оборвешь нитку.
— А может, мне надеть двое штанов?
— Да ты не бойся! Какие у тебя грехи? Ведь ты еще маленький, — говорит Саша с еле сдерживаемой улыбкой. В свое время ей рассказывали эту же самую сказку, и теперь ее забавляет доверчивость брата.
Тревога Петьки усилилась. «Хоть бы не по голой! Смеяться будут», — думает он с тоской по дороге в церковь.
Встретив на Жуковской улице своих приятелей, Петька заводит разговор с Черемушкиным — он второгодник и один раз уже говел.
— А что, Федька, страшно на исповеди?
— А чего тут страшного? Чай, тебя поп, а не черт исповедовать будет!
— А как же грехи?
— Очень ты ему нужен с твоими грехами! Он на тебя и времени тратить не будет. Сколько ты дашь? Три копейки?
— Нет, мама велела дать пятак.
— Не видал он твоего пятака! Вот ежели бы ты ему рупь принес, так он бы про все твои грехи выспросил. Сам увидишь. Ежели кто богатый — держит долго, бедного отпускает скоро, а мальчишек в одну минуту. Тебя больше, как разов пять или шесть, и не спросит. А ты говори, грешен — и все тут. Потом накроет фартуком и скажет: «Прощаю и разрешаю». Вот придумал тоже — страшно!..