Шрифт:
Пролог
Уже вторые сутки Марина не вставала с постели. У нее был жар и слабость, но не те, которые бывают при простуде или какой-то другой болезни, а вызванные стрессом, а если говорить вернее – страхом. Марина боялась встать, боялась выйти на улицу, боялась позвонить кому-нибудь по телефону. Сотовый она вообще отключила. Потому что боялась, что
«Наверняка меня уже потеряли и ищут», – сквозь дурноту и вязкую дрему, образовавшуюся у нее из-за слабости, думала Марина.
– Не хочу, – прошептала она сухими, спекшимися от жара губами. – Не хочу, чтобы меня нашли. Никто. Ни папа, ни Артем, ни они. Как страшно…
Марина беззвучно заплакала. Слезы катились по ее бледным щекам, и ей казалось, что кто-то проводит по лицу раскаленным лезвием, и это кровь, а не слезы текут у нее из глаз. Она уже не помнила, когда ела в последний раз, но голода не ощущала. Только жажду. Вода в бутылке, которая стояла на полу возле кровати, закончилась сутки назад. Но Марина не хотела вставать. Шторы в комнате были плотно задернуты, и только по неяркому свету, просачивающемуся через толстую ткань, она могла догадываться, что на улице не ночь и не день. Но утро это было или вечер – этого она точно не знала, потому что практически все последнее время находилась в полусне-полузабытьи и потеряла счет времени.
– Я так виновата перед всеми, – снова чуть слышно зашептали ее горячие губы. – Артемчик, папа, простите меня. Я так больше не могу. И мне, и вам будет лучше, если я уйду. Все наладится само собой, если меня не будет. Но как же мне страшно…
Марина пробовала вспомнить хотя бы одну утешительную молитву из тех, которым когда-то учила ее бабушка, но голова совершенно не хотела ничего вспоминать и отказывалась мыслить разумно. Да и какая уж тут может быть молитва, если она готовилась совершить самый большой грех в глазах Бога – убить себя. Ей было страшно, но другого выхода она не видела.
С трудом спустив ноги с постели, девушка подняла валявшуюся у изножья кровати пластиковую бутылку и пошла с ней на кухню. Немного постояв и словно бы соображая, что нужно сделать дальше, она открыла кран и набрала половину бутылки холодной как лед воды. Словно зомби, на автомате, закрутила кран и, развернувшись, снова направилась в спальню.
Проходя через гостиную, Марина остановилась. Ее взгляд упал на фотографию, которая стояла на небольшом журнальном столике. На фото были изображены она, ее отец и Артем. Отец, как всегда серьезный и сосредоточенный, смотрел в объектив фотоаппарата. Зато она и Артем не могли отвести глаз друг от друга. Этот снимок был сделан год назад, в день их помолвки. Тогда еще Марина не знала, что ее ждет впереди, и была счастлива, как никогда.
Девушка подошла, взяла фотографию и положила ее изображением вниз. Марина подумала, что как же хорошо, что ни папа, ни Артем не видят ее такой, как сейчас – бледной, худой, потной, с растрепанными волосами, потрескавшимися от жара губами и трясущимися от страха и волнения руками. Пусть они запомнят ее такой, как на этом фото – красивой, цветущей и радостной.
Марина решила, что ей нужно умереть, еще неделю назад. Именно тогда она поняла, что другого выхода из создавшейся ситуации у нее нет. Она сама загнала себя в угол, сама была виновата, что ее жизнь пошла под откос, а поэтому и отвечать за все она должна сама, и отвечать по всей строгости, прежде всего перед самой собой. Да, было страшно. Страшно, потому что Марина не знала, что ждет ее там, за порогом. Ее бабушка, которая была православной веры, говорила, что самоубийц ждет ад. Ее дед, который был коммунистом и атеистом, твердил, что никакого ада и рая нет, а есть только память, которую ты оставляешь после себя своим потомкам. И от того, какая эта будет память – хорошая или дурная, – зависит, долго ли тебя будут помнить.
У Марины не было потомков и никогда теперь уже не будет, поэтому память о ней будет в этом мире только до тех пор, пока жив ее отец. Ни родных братьев, ни сестер у Марины также не было. «А Артем? – задала сама себе вопрос Марина. – Долго ли он будет обо мне помнить?» И не найдя ответ на свой вопрос, она пошла дальше – в сумерки комнаты, где ждал ее долгий, очень долгий сон.
Она нисколько не сомневалась, какой способ ухода из жизни ей выбрать. Конечно же, снотворное. Она помнила, что именно так ушла ее мать. Марине тогда было пять лет, но она очень хорошо помнит, как она с няней вошла в то утро к маме в комнату, чтобы пожелать ей доброго утра, и… Мама лежала на кровати и спала. Она даже не пошевелилась, когда Марина, запрыгнув к ней на кровать, поцеловала ее в щеку. Поцеловала и отпрянула – настолько эта щека была обжигающе холодной. Марина стала тормошить маму и просить ее проснуться, но няня, поняв, что произошло, быстро отвела ее в детскую и, утешив как могла, стала звонить Марининому папе, в «Скорую помощь», в милицию…
Марина на всю жизнь запомнила, какой красивой была ее мама даже тогда, когда лежала бледная и безжизненная. Не зря сказки «Спящая красавица» и «Белоснежка» стали для Марины самыми любимыми после смерти матери. Теперь настала и ее очередь уйти красиво.
«Быть может, бабушка права и ад существует. Тогда я смогу увидеть там свою маму», – думала Марина. Она посмотрела на себя в большое зеркало шкафа и, вздохнув, поставила бутылку на тумбочку возле кровати. Достала из ящика таблетки с феназепамом и положила их рядом с бутылкой. Потом открыла шкаф, достала оттуда новый пеньюар, который ей подарил Артем, и большое махровое полотенце. Снова посмотрела на себя в зеркало. Нет, она не уйдет из этого мира растрепанной, потной и помятой. Она, как Белоснежка, заснет глубоким сном, и, когда ее найдут, им не в чем будет ее упрекнуть.
1
Этот вечер пятницы выдался у Льва Ивановича, можно сказать, холостяцким. Его красавица-жена Мария, которая была одной из ведущих актрис одного из столичных театров, сегодня решила после спектакля поехать ночевать к своей подруге Леночке Беляевой в Покров. У Леночки в субботу намечался юбилейный, пятидесятый день рождения, и ей с самого утра была необходима помощь в приготовлении разных блюд и прочих хлопотах, которые обычно бывают неразрывны с любым предстоящим торжеством. Приглашение на обед получили только самые близкие Леночкины родственники и подруги с мужьями. В их числе были и супруги Гуровы.
Добираться до Покрова из Москвы утром в субботу было несколько сложнее, чем в пятницу после десяти вечера, поэтому Маша решила, что поедет вместе с Леночкой сразу же после спектакля и переночует у нее, а Лев Иванович подъедет самостоятельно к званому обеду, который был назначен на два часа дня.
С Леночкой Беляевой Мария дружила уже много лет, еще со студенческих времен, а потому Леночка всегда имела право просить Машу помочь ей в подготовке к такому торжеству, как юбилей. А подруга и не отказывала ей в этой просьбе, и даже вызвалась помочь с большим удовольствием. Хотя, в отличие от Марии Гуровой, Беляева и не считалась в театре ведущей актрисой, но это не мешало дамам дружить. Леночка была простодушной и милой женщиной, неспособной на зависть к кому-либо, и этой своей характерной особенностью импонировала и самой Марии, и Гурову. А уж кому, как не Льву Ивановичу, было знать о тех театральных интригах, подковерных играх и страстях, которые бушевали вокруг Марии и других актеров, которым чаще всего доставались главные роли в спектаклях!
Хотя в семье Гуровых не было принято обсуждать работу, но иногда Маша все-таки рассказывала мужу о сплетнях, которые ходят вокруг нее. И рассказывала она не столько для того, чтобы вызвать у Льва Ивановича сочувствие к ней или негодование к поступкам коллег Маши, а просто чтобы выговориться и облегчить душу. Гуров понимал, что он для Марии в такие моменты становится чем-то вроде личного психотерапевта, и с терпением и пониманием принимал эту роль на себя.
Вот и вчера Мария стала рассказывать мужу о том, как Леночке Беляевой, которая отдала театру более двадцати пяти лет и никогда не стремилась сменить место работы, как это делали многие актеры, которым не доставались базовые роли в спектаклях, отказали в бенефисе в честь ее юбилея.