Петля и камень в зеленой траве
Шрифт:
— Я с вами не спорю. А знакомиться не хочу.
— А почему? — искренне удивился он. — Почему, не зная обо мне ничего, вы заранее против меня? Подумайте сами, со сколькими дрянными людишками вы знакомитесь только потому, что какой-то третий, тоже малознакомый гусь говорит: «Познакомьтесь, это мой друг», или — «это наш новый сотрудник».
Я засмеялась и спросила:
— Чего вы ко мне привязались? Зачем вам нужно это?
Он загородил дорогу, поставил на снег свои бутылки и серьезно сказал, прижимая руки к толстому свитеру:
— Вы — женщина из моего забытого сна. Я забыл вас, когда проснулся. А cейчас увидел в автобусе и сразу вспомнил. Конечно — это вы! Вы мне приснились впервые очень давно, на рассвете, а потом еще снились много раз. И я снова забывал. Но я знаю ваш голос, ваши словечки, я помню ваш смех, я испугался сейчас, увидев сердитую морщинку на переносице — это уже было!
Я не удержалась и сказала глупость:
— Вы это всегда говорите, знакомясь в автобусе?
Он зажмурился, потом смущенно улыбнулся:
— Не надо так. Вы разрушаете память сна моего…
Я рассердилась — идиотизм какой-то! Выпивший человек без пальто, зима, вечер, бездонная затопленность пустынного Бибирева.
— Я ухожу! Мне надоело. И вы идите домой, вы простудитесь, сейчас очень холодно.
— Может быть, — кивнул он и пошел за мной.
— Куда вы идете? — спросила я через несколько шагов.
— К вам домой.
— Я иду не домой, я иду в гости!
— Еще лучше. Вы сразу поймете, что я лучше всех ваших старых знакомых…
Да, мой дорогой, ты был прав, ты лучше моих старых знакомых, лучше новых, лучше незнакомых. Для меня — лучше.
Какая в тебе нежность и сила! Когда ты любишь меня, когда ты входишь в меня, у тебя всегда закрыты глаза, ты весь во мне.
Ближе!
Ближе!
Возьми все, мой любимый!
Как тяжело ты прильнул ко мне, какая сила внутри меня от твоей мускулистой тяжести!
Теснее!
Крепче!
Крепче!
Какая радость!
Она бушует во мне и ревет.
Отнялись ноги. И руки не весят ничего.
Только твоя тяжесть на моей груди.
Ты щит на сердце моем.
Ах, как легко, как невесомо лечу я над миром!
Какая счастливая истома в спине!
Нечем дышать.
А впрочем — и не надо!
Я — двоякодышащая, я дышу каждой порой. Каждой клеткой.
Сильнее, Алеша!
Сильнее, любимый!
Пусть будет тебе сладостно со мной — мы прилепились друг к другу.
Мы стали одной плотью.
…А тогда, в Бибиреве, на улице, измученной зимой, стоял он без шапки, с бутылками в руках, и со смехом говорил, что незнакомых мужчин очень даже удобно приводить в гости. И шел со мной до дома, до подъезда, до самой двери, и, когда уже на лестничной клетке я пыталась прогнать его, страшась, что уйдет, он сказал мне:
— Я замерз и никуда не пойду…
И нажал кнопку звонка.
Прислушиваясь к гомону за дверью, я механически спросила:
— А где же ваше пальто?
Простучали в передней каблуки, с железным чавканием заелозил замок, но он успел ответить:
— У меня нет пальто. У меня была куртка. Как у папы Карло. Я поменял ее на шампанское.
Распахнулась дверь, в передней было полно людей, все они радостно, нетерпеливо заорали, и этот безумный сон продолжался — никто не удивился, что я вошла в дом из зимы, с улицы, с раздетым незнакомцем, все кричали:
— Быстрее, быстрее! Мы заждались! Садитесь…
— Алексей Епанчин…
— Очень приятно. А это вы пишете такие смешные рассказики в «Литературке»?
— Случается.
— Ой, как здорово! Девочки, помните, мы еще хохотали…
— Я вас сейчас не так рассмешу!
— Ула, ну что ты копаешься — как замороженная…
— Значит, вас зовут Ула…
— Где вас посадить, Ула?
— Слушай, Улка, а что же ты не говорила, что с ним знакома?
— Я с ним не знакома.
— Ха-ха-ха — ты всегда что-нибудь сказанешь.
— Эйнгольц, подвинься на диване.
— Ой, какое шампанское холодное, просто прелесть.
— Ула, я же вам говорил — вы женщина из моего утреннего сна…
Не беги так, время! Остановись! Продли мою невесомость, и тяжесть чресел моих, полных тобой, Алеша.
Если бы так было всегда!
И кажется, не может быть счастья острее и светлее, и все-таки — наслаждение становится все больше.
И сильнее.
И подъем еще вершится, и туманное полузабытье, полное страсти и движенья, воздымает меня все выше.
Не верится, будто такая радость может еще расти, и хочется рухнуть в беспамятство опустошенности.
Быстрее, любимый, быстрее!
…Как быстро пролетел тот вечер! Действительно — он был лучше моих старых знакомых. Как он веселился, шутил, произносил пышные грузинские тосты, рассказывал анекдоты с веселым легким матерком, вызывая восторг целомудренной интеллигентной компании.
А на меня не смотрел, не говорил со мной, просто не замечал, будто знакомство со мной ему понадобилось только для того, чтобы проникнуть в эту недостижимую для него компанию рядовых служащих, маленьких научных работников. Я начала тихо ненавидеть его. Пока он не подошел ко мне и строго сказал:
— Собирайтесь, мы идем.
— Куда? — удивилась я.
— Домой. Я честно отработал номер.
Самое удивительное, что я безропотно встала и начала собираться. Господи, какое счастье, что я не стала с ним спорить, препираться, не послала его ко всем чертям!
Ветер вспурживал по земле низкие белые гребешки снега, ой, как было холодно! А он шел рядом, без пальто, без шапки, засунув ладони под мышки. Мелькнул зеленый фонарик такси. Я помахала рукой.
Он спросил со смехом: