Петля Сергея Нестерова
Шрифт:
– Да какие там невесты, Михалыч? Девчонки замужем уже.
– Тогда зачем тебе этот день рождения? Пошли с нами, водки с друзьями попьешь!
– Не могу, обещал.
– Ну, как знаешь.
По тону чувствовалось, Михалыч раздосадован и обижен. Но Нестеров действительно не мог ничего поделать. Такой уж у него был характер. Если что пообещал, умри, но сделай.
День рождения
В полвосьмого он позвонил в дверь квартиры «новорожденной».
– Наконец-то! Раздевайся, снимай пиджак и вешай здесь. У нас как в парилке! – встретила его с поцелуями хозяйка
Пристраивая на вешалку пиджак, Нестеров обратил внимание, что рядом висит точно такой же.
«То ли приличных вещей маловато, то ли нас многовато», – мелькнуло у него.
Практически всех за столом он знал, кроме грузина, который пришел с Любашей Китаевой. Этот человек в поле его зрения никогда раньше не попадал.
«Интересно, – подумал Нестеров, – что это он такими маслеными глазками смотрит на нашу Любочку? Очередную жертву нашел джигит?»
Пока Сергей пил-закусывал, на ухо рассказали, что грузин – не просто грузин, а Заслуженный артист Грузинской ССР – две недели назад познакомился с Любой в центральной клинической больнице, где она оказалась со сложным переломом ноги после горных лыж. Томаз, славный сын кавказских гор, попал туда же с переломом руки, который получил на съемках художественного фильма про войну под Москвой. В Тбилиси у него жена и двое детей, но, видимо, на Любашу запал здорово. Эта же кокетка, хоть на костылях, но глазками так и стреляет, так и стреляет! Всю информацию и сопровождающий блок в виде охов и ахов, междометий и причитаний ему выдала Алка Поклонская, их общая подруга.
Нестеров увидел Любочку Китаеву первый раз на сцене МИИТа: она вела концерт самодеятельной песни. Что-то в ней было такое, что сразу запало в душу, какая-то изюминка, чертовщинка. Он хотел за ней приударить, но пришлось нажать на тормоза. Друг-приятель, Юрка Панин, разъяснил диспозицию: Любаша Китаева только с виду эдакая стрекоза, а на деле – железобетон, комиссар в юбке, всякие шашни-машни категорически исключены. Можно не пробовать. На таких девушках женятся, а не крутят с ними любовь. И это еще надо заслужить, поскольку не счесть числа отвергнутых ею воздыхателей.
К такому развитию событий Сергей готов не был, поэтому у них с девушкой сложились исключительно дружеские отношения. За два года, что прошли с момента знакомства, они много раз бывали в одних и тех же компаниях; причем, как правило, он приходил на сборища то с одной, то с другой девицей. «Господи, Нестеров, – сказала как-то Люба, не скрывая сожаления, – что ж ты такой бестолковый? Каждая следующая у тебя хуже предыдущей».
Веселье было в разгаре, но нормально выпить-закусить ему не дали, хотя аппетит был зверский: пообедать на работе опять не удалось. В руках Сергея почти сразу оказалась гитара, и он стал аккомпанировать сначала Танюше, потом Любаше, потом опять Танюше. Так они и пели, две подруги, сменяя друг друга, хотя Татьяна категорически не терпела в своем присутствии ни одного женского певческого голоса и исключение делала только для Любы… Ах, какие замечательные голоса, сколько души и сердца было в каждой вещице! Заслушаешься! Сергей, словно в ударе, извлекал из гитары такое, что никогда ему раньше не удавалось.
Вообще-то гитара была не его инструментом. Почти десять лет он играл на ударных в разных составах вместе с профессиональными и самодеятельными музыкантами. С легкой руки друга своего старшего брата Нестеров начал заниматься этим делом еще в 14 лет, потом играл в клубах, дворцах культуры, на свадьбах, юбилеях, праздниках, знал почти все кабаки Москвы. Музыканты, или как их еще называли «лабухи», выставлявшие себя на «бирже труда», считали его, несмотря на молодость и отсутствие музыкального образования, очень неплохим ударником. А это была высокая оценка. На бирже значились, как правило, профессионалы, конкуренция была такая, что многие не выдерживали.
Все устраивалось достаточно просто. В переулке от памятника первопечатнику Федорову к улице 25-го октября в предпраздничную пору стояли музыканты с инструментами, и «купец» (тот, кто нашел «халтуру»), тоже лабух, ходил, подбирая состав. Приглашал, конечно, в первую очередь тех, кого знал, а если из новеньких – то лишь с серьезной рекомендацией. Репертуар был универсальный, платили за вечер по десятке на брата. Так что за первомайские праздники Сергей зарабатывал рублей шестьдесят, а за новогодние – «стольник» и больше. Мама, повар в детском саду, за месяц получала меньше.
Она же и научила его играть на гитаре-семиструнке, показав три аккорда; дальше он уж сам: что-то подсмотрит у других, что-то подберет. В музыкальной школе Сергей не учился, в нотах не разбирался, но на слух мог подобрать любую песню и подстроиться под исполнителя так, будто выступал с ним сто лет.
За столом Нестерова обычно выбирали тамадой, посему приходилось и на гитаре играть, и регулировать процесс всеобщего веселья. Татьянин день рождения в этом смысле ничем не отличался от других торжеств. Обычно Сергей всем уделял равное внимание, а в этот раз по неведомым для себя причинам сконцентрировался исключительно на Любаше и ее спутнике.
Нестеров видел, как Томаз смотрит на нее. В его взгляде не было ничего нетактичного. Скорее, наоборот. Обожание и восхищение – вот что было в его глазах; так смотрят родители на своих играющих малышей. Но в то же время он оставался мужчиной, который хочет произвести впечатление на даму, и это было видно по оттенкам в голосе и манере поведения. А Любашка… Ей нравилось быть предметом обожания такого мужчины. Не переходя границ приличий, она отчаянно кокетничала, и трудно было сказать, понимала ли возможные последствия своего поведения. Может, не отдавая отчета, хотела, чтобы между ними возникли более серьезные отношения? Кто знает. Зато Нестеров понимал, что эта потенциальная любовь несет в себе только горе и разочарование, а для Любы, вероятно, трагедию. От осознания последствий того, что может произойти, ему хотелось что-то сделать, – по крайней мере, не дать Томазу возможности совершить ошибку и больно ранить такого светлого человечка, как Любочка. Однако желание желанием, а где для этого возможности? Что реально он мог сделать? Ответов у него не было.
Между тем вечер в его застольной части близился к концу, кто-то уже уехал, кто-то начинал собираться. Обычно Нестеров уходил из компаний в числе последних, но сейчас надо было сделать исключение. Руководство нагрузило: в семь тридцать утра на Белорусском вокзале он должен встретить поезд из Софии и получить посылку. Поэтому хочешь – не хочешь, а пора, как говорится, и честь знать. Времени половина одиннадцатого.
Как только он объявил о своем решении пуститься в путь-дорогу, материализовалась Алка Поклонская, попросившая проводить ее, а то, видите ли, боится одна возвращаться.