Петля времени (Сборник)
Шрифт:
Что делать мне с этим неподъемным для меня бременем, нежеланным даром? Если случайно пометил меня — сними с меня это клеймо, вожделенное для других, это мое проклятие!.. Я просто человек!.. Я не могу отвечать за весь мир, за все человечество!.."
Тихий и вечный скрип песчинок был ему ответом. Да столь же вечное движение подрумяненных на западе облаков. Да плавное кружение птицы над пустыней.
Неожиданно его внимание привлекли странные
Алон сцепил зубы, чтобы не зарычать, и побрел в его сторону. Дойдя до скалы, он уперся лбом в шершавую поверхность. Сделал несколько шагов, огибая ее.
В трещине, расколовшей скалу снизу доверху, прислонившись к рваным неровностям, стояла Эва. Она всхлипывала и что-то бормотала. Казалось, это была молитва.
Алон сделал еще несколько шагов, пытаясь расслышать ее невнятное бормотание.
Эва смотрела на него, но и куда-то сквозь него, дальше и выше. Теперь стали слышны ее слова.
– ... Мы же одни на этом острове... Нас так немного — словесных и бессловесных, шелестящих. Мы все хотим жить... Добрые и бездушные, умные и лишенные этой муки... Мы должны выжить! Чтобы не кануть... Чтобы не кончилось нами!.. Ради будущего детей, ради любви... Хотя бы ради детей... Детей и любви!..
Вечерние тени медленно взбирались по каменистым кручам к вершине, над которой все так же спокойно плыли облака, и дальше, в голубом еще небе, плавно кружила птица.
И сейчас они оба стояли на самой границе, рассекавшей вечерний этот мир, границе света и тьмы.
Эпилог
Два старика сидели в тихом, почти безлюдном в этот час, портовом ресторане.
Со стороны причалов пахло тухлой рыбой и мокрыми просмоленными канатами. Штормило. Доносился скрип снастей и глухой стук бортов о причальные стенки.
Ветер приносил пыль соленых брызг на открытую веранду, заставлял поеживаться.
Столик перед стариками был почти пуст, если не считать чашки с остатками кофе перед одним из них — с красивой седой шевелюрой. Похоже, не ради еды сидели они здесь.
Большую часть времени они молчали, наблюдая за чайками, носящимися над водой с пронзительными криками.
— И все же, — прервал молчание седой, — несмотря ни на что, я рад, что судьба свела нас тогда, Учитель!
— Не назывйте меня так, — отозвался
— Были. Вы тогда преподали мне трудный урок, как можно рисковать своей властью, налаженным ходом своего бытия, и даже жертвовать ими.
Второй пожевал губами, слизывая соленые брызги.
— И все-таки я не уверен, что был тогда прав, преступая... Собственно, в отношении меня это было решено и вовсе однозначно, как вы знаете... Так что теперь называть меня Учителем неуместно и по этой причине.
— Вы сожалеете об этом, — расстроенно сказал седой. — А ведь именно ваше смещение, когда я узнал о нем, прозвучало и для меня сигналом. Все надо делать в свое время. В том числе и уходить... Я уже давно понял, что для всего есть свои "звездные мгновения". И так важно суметь их определить!.. Это особенно наглядно в судьбах людей великих. Действовали они в свое время — возносились на вершины. Рождались не вовремя — становились величайшими мучениками, звучали диссонансом со своим поколением... Хотя, — он допил кофе, — окончательный приговор, конечно, прозвучит лишь в день Суда.
Второй с сомнением покачал головой.
— Я думаю, этот Суд вечен. И он уже творится: каждый день, каждую минуту.
И выносит каждому свой приговор за свершенное в этом мире. И самому миру, несущему нас, выносит приговор — за общую судьбу его детей...
Они наблюдали за крикливым чаечьим дележом над волнами.
— Кстати, как ваша дочь? — спросил второй, не отрываясь от шумного зрелища.
— Они и малышка сейчас живут далеко отсюда, — отозвался седой. — Но мне все больше кажется, что в спокойной жизни им начинает чего-то не хватать. Может быть, это мне только кажется... Теперь я молюсь, чтобы их больше не коснулись эти вечные..,— он неопределенно поводил рукой в воздухе, — не многим видимые, ветры!
— Так не бывает, Мастер, — задумчиво произнес второй старик. — Так, к сожалению, не бывает!
Он смотрел на стоявшего поодаль, у мокрых сходней, человека. Тот стоял спиной к ним, и опирался на матовую черную трость с головой неизвестного божества вместо набалдашника.
август, 1994.
Тель-Авив