Петля

Адамов Аркадий Григорьевич

Вслед за тем он рассказывает мне о допросе Зинченко. Речь там конечно же шла только о Мухине. О деле Веры Топилиной впрямую не было сказано ни слова. И Виктора Анатольевича, и тем более Кузьмича в данный момент интересовал только скрывшийся Мухин. Но о своем дружке Зинченко ни на один более или менее важный вопрос не ответил, и ничего нового от него узнать пока не удалось. Зинченко очень испуган всем происшедшим и, очевидно, боится Мухина, оставшегося, как ему известно, на свободе. И тем не менее, сам того не замечая, он все же кое о чем проговорился.

Хоть парень он и не глупый, но взялись-то за него великие мастера. Что именно рассказал Зинченко, Кузьмич мне не сообщает, все это относится только к поискам Мухина, а это сейчас не моя задача.

Мне предстоит теперь самому допросить Зинченко, и, наверное, это будет не такой квалифицированный допрос, как первый. Однако я все же постараюсь кое-что у Зинченко узнать и потщательней разобраться в нем самом, постараюсь установить тот невидимый, но всегда явственно ощутимый психологический контакт, без которого нужного результата добиться трудно. А мне нужно, чтобы Зинченко совершил своеобразный «подвиг» и все честно рассказал бы мне о том, что произошло неделю назад, поздно вечером, на полутемной, безлюдной стройплощадке возле глубокого котлована.

При этом еще я надеюсь, что Зинченко сегодня ночью не очень-то разобрался, кто именно его так жестоко прихватил в дверях сарая, когда он пытался улизнуть от нас. По словам Кузьмича, Зинченко до сих пор еле ворочает шеей и вскрикивает при каждом резком движении.

Итак, я звоню и прошу привести Зинченко ко мне. Он еще не в тюрьме, а у нас, поблизости, и потому доставляют его довольно быстро.

Это оказывается невысокий, плотный парень с треугольным веснушчатым лицом, бегающими рыжими глазами и крупным ртом с толстыми губами. Длинные сальные волосы неопределенного желто-серого цвета сосульками падают ему на плечи. Вот такой он, оказывается, модник вдобавок ко всему. На нем темное, перепачканное в чем-то пальто и рыжая бобриковая шапка.

Смотрит на меня Зинченко исподлобья, настороженно и враждебно.

— Будем, Иван, говорить? — спрашиваю я довольно миролюбиво. — Давай сразу договариваться.

— Чего это еще я буду договариваться? — презрительно усмехается Зинченко. — Чего знаю, то и скажу. Ой!..

Он стремительно хватается рукой за шею, словно прихлопывает там комара, и на лице мелькает гримаса боли.

После первых «анкетных» вопросов о нем самом, на которые Зинченко отвечает без особой охоты, но и не упираясь, мы постепенно переходим уже к более существенным делам.

— Всегда вместе с Мухиным работали? — спрашиваю я.

— Ага…

— Не обманывал он тебя?

— Чего?! — изумляется Зинченко. — Больно ему надо.

— А почему вы с ним дома не ночевали, это ты понял?

— Чего ж тут понимать-то? Работали…

— Где?

— Где, где! На железной дороге — вот где.

— Каждую ночь?

— Ну… почти. Ой!..

Зинченко опять неудачно повернул голову. Морщась, он трет себе шею и заодно хитровато стреляет в меня рыжими глазами.

— А зачем надо было в сарае

ночевать? — продолжаю я бить все в ту же точку. — Почему не дома?

— Федька позвал, я и пошел, — прикидывается простачком Зинченко. — Выпивка его была.

— А сам, значит, что заработаешь, все домой несешь? — улыбаюсь я. — Такой ты примерный, выходит?

— Это уж как когда, — ответно усмехается Зинченко.

Такой абстрактный разговор ему, конечно, больше по душе. Но я быстро возвращаю его на грешную землю:

— А про пистолет у него ты знал?

— Да что ты!.. — пугается Зинченко и даже машет на меня обеими руками.

— Да ни в жисть!..

— И что ищем мы вас, тоже, значит, не знал?

Голос мой твердеет, в нем уже нет ни искры добродушия.

— Да откуда мне знать-то?

— А ведь мы вас искали, Зинченко. Вы скрывались, а мы вас искали. И ты это знал, чего уж там говорить.

— Да ей-богу…

— Бога ты оставь в покое. Не веришь, так не поминай зря, а веришь, так побойся. Мы сейчас все выясним и без него. Так вот. Что ищут вас — это ты знал, иначе чего бы тебе столько дней дома не ночевать и вообще носа туда не казать? Зачем в сарае по ночам прятаться? Зачем просить, чтобы вещички тебе сестренка принесла? Выходит, боялся ты. Знал, что ищут тебя. А вот почему вас ищут, ты знал?

— Да ей-богу…

— Ну, вот опять!

— Да не знал я! — орет выведенный из себя Зинченко. — Тебе говорят!.. О-ой!..

Он с воплем хватается за шею. От боли у него даже слезы выступают на глазах. Отдышавшись, он добавляет:

— Ну говорю же, монету гнали. Подрабатывали на железной дороге. Ну, а потом, — он криво усмехается, не рискуя шевельнуть головой, — выпить охота была, с девками повозиться.

— А заодно и пистолетом побаловаться, да? — в тон ему добавляю я. — Пальнуть в кого.

— Да разве я знал, что у него… — запальчиво начинает было Зинченко.

Но я перебиваю его:

— Вот тут ты верно говоришь. Этого ты мог и не знать. И тут мы с тобой возвращаемся к началу. Выходит, все-таки обманывал тебя Федор? Ты и не знал, зачем он по ночам с пистолетом скрывается. Для выпивки да для девок пистолет не требуется. Так ведь?

— Ну, так… — неохотно соглашается Зинченко.

— И не такой ты дурак, Иван, чтобы не понимать, что пистолет — это дело серьезное, что это может кому-то жизни стоить. Согласен ты?

— Ясное дело.

— И Федор, между прочим, не такой дурак, чтобы ни за что ни про что из него по людям палить. Зачем же этот пистолет ему понадобился, как ты думаешь? Может, он бандитский налет какой задумал? Но один он на это не пошел бы. А ты его лучший друг, с тобой он…

— Ни-ни! Какой там налет! — вполне искренне пугается Зинченко. — И в мыслях не было, что ты!

— Что ж, он его так, для обороны, таскал? Да не таскал, а прятал, вот ведь что. В сарае прятал. Так ведь?

— Выходит, так, — соглашается Зинченко и, спохватившись, добавляет: — Только выстрелил он спьяну. Ей-богу, спьяну.